Элеанор Олифант в полном порядке

Я ждала смерти всю свою жизнь. Не то чтобы мне сильно хочется умереть, просто у меня нет желания жить. Но теперь что-то изменилось, и я поняла, что смерть не нужно ждать. Я не хотела ее ждать. Я отвинтила на бутылке пробку и стала пить.

Бог любит троицу, так ведь говорят? Самое лучшее приберегается напоследок и появляется в самом конце. На этой стадии – благодаря водке – мой взгляд был несколько расфокусирован, поэтому я не поверила тому, что увидела. Я прищурилась, чтобы убедиться в том, что это правда. Дым – серый, мутный, убийственный дым возникал на периферии моего зрения и постепенно застилал мне взор. Он заполнял комнату. Человек рядом со мной закашлялся. Психосоматическая реакция: сухой лед, сценический дым не вызывает такой рефлекс. Я чувствовала, как дым ползет по мне, видела, как его прорезают огни лазеров и прожекторов. Потом закрыла глаза и в этот момент ощутила, что вновь оказалась в нашем доме, на втором этаже. Пожар. Я слышала крики и не знала, я ли кричу. В груди большим барабаном ухало сердце, в висках малым барабаном стучал пульс. Комнату заволокло дымом, я ничего не видела. Крики – мои и ее. Большой барабан, малый барабан. Выброс адреналина в кровь, ускорение ритма, тошнотворная скорость, слишком стремительная для моего маленького тела, для любого маленького тела. Опять крик. Я бросилась прочь, прочь, протиснулась мимо всех препятствий, спотыкаясь, задыхаясь, пока не оказалась снаружи, в темной, черной ночи. Привалилась к стене, сползла вниз, распласталась на земле. В ушах по-прежнему стоял крик, тело по-прежнему вибрировало. Меня вырвало. Я была жива. Я была одна. Во всей вселенной не было живого существа более одинокого, чем я. И более жуткого.

* * *

Я опять проснулась. Шторы были не задернуты, в комнату проникал свет, лунный свет. Это слово подразумевает романтику. Я накрыла ладонью свою руку и попыталась представить, каково было бы чувствовать, как ее держит другой человек. Временами мне казалось, что я могу погибнуть от одиночества. Иногда люди говорят, что могут умереть от скуки или что до смерти хотят чаю, но в моем случае смерть от одиночества вовсе не гипербола. Когда меня охватывает подобное чувство, голова опускается, плечи опадают, и все мое тело болит в тоске по человеческому прикосновению. Я действительно чувствую, что могу рухнуть на пол и скончаться, если кто-нибудь меня не обнимет, не дотронется до меня. Не любовник – если не считать последнего безумства, я давно рассталась с мыслью, что кто-нибудь сможет полюбить меня в таком смысле, – а просто человеческое существо. Массаж головы в парикмахерской, прививка от гриппа, которую я делала прошлой зимой, – ко мне прикасаются только люди, которым я плачу за это деньги, почти всегда предварительно надев одноразовые перчатки. Я просто констатирую факты.

Обычно подобные факты людям не нравятся, но с этим я ничего поделать не могу. Если тебя спрашивают, как ты, следует отвечать В ПОРЯДКЕ. Не следует говорить, что вечером ты плакал, пока не уснул, потому что в течение двух дней ни с кем не разговаривал. Ты говоришь В ПОРЯДКЕ.

Когда я только начинала работать у Боба, я еще застала в офисе пожилую женщину, которой до пенсии оставалось каких-то пару месяцев. Она часто оставалась дома, ухаживая за сестрой, у которой был рак яичников. Эта пожилая сотрудница никогда не упоминала о раке, не произносила этого слова, а в разговорах о болезни пользовалась общими, обтекаемыми терминами. Я так понимаю, раньше такой подход был обычным делом. В наше время рак заменило одиночество – позорное, неловкое обстоятельство, насланное на тебя каким-то неведомым образом. Страшная, неизлечимая болезнь, такая жуткая, что ты не смеешь о ней упоминать; окружающие не желают слышать это слово, опасаясь заразиться, страшась, что это подтолкнет судьбу обрушить на них схожее проклятие.

Я встала на четвереньки, подобралась к окну, будто старая собака, и закрыла луну шторами. Потом рухнула на кровать и опять потянулась к бутылке.

Откуда-то донеслись гулкие удары – бам! бам! бам! – и мужской голос, выкрикивавший мое имя. Мне снился объятый пламенем склеп, полный крови и жестокости, и потребовалась целая вечность, чтобы перенестись из «тогда» в «сейчас», чтобы понять, что стук был настоящим и что стучали в мою дверь. Я натянула одеяло на голову, но стук не прекращался. Мне отчаянно хотелось, чтобы он прекратился, но в своей тоске я не смогла придумать никакого другого способа это сделать, кроме как открыв дверь. Мои ноги дрожали, и мне пришлось держаться за стену, пока я шла. Пытаясь негнущимися пальцами открыть замки, я посмотрела на свои ступни – маленькие, белые, мраморные. На одной из них, прямо у большого пальца, расцвел огромный зелено-лиловый синяк. Меня это удивило: я совсем не чувствовала боли и не могла вспомнить, откуда он взялся. Он мог бы быть просто нарисованным.

Наконец мне удалось открыть дверь, но я не могла поднять голову, у меня не было сил посмотреть вперед. Но хотя бы прекратился стук. В этом и состояла моя цель.

– Господи боже! – воскликнул мужской голос.