Элеанор Ригби

У меня в загашнике тоже имелось одно средство, самое действенное: кипа книг по сельскому хозяйству, о котором Джереми мог бесконечно слушать. Бывало, он лежал в полной прострации, и ему ничего не хотелось делать, а я читала вслух о плюсах и минусах запашки люцерны, необходимых процедурах для поросят, которые отказываются сосать, о преимуществах аренды кукурузников для обзора земли с неба. На подоконнике у нас была своя небольшая ферма: ползучие бобы и редис в разнообразных пенопластовых емкостях. Если меня когда-нибудь пригласят на телевикторину и выпадет тема «сельское хозяйство», я как нечего делать выиграю их хваленый микроавтобус со встроенным телекомплексом от «Уорнер Бразерс».

Так, посмотрим, чем я здесь занимаюсь: призвала на помощь медицину и науку, лишь бы отклониться от главной темы. От способности, благодаря которой мой сын был самим собой, единственным в своем роде: о его видениях, о его… Боже, не знаю, как вам заблагорассудится их называть. Как бы там ни было, а Джереми действительно видел что-то сверхъестественное. И точка.

Однажды я читала журнал, как вдруг сын сказал:

— Ты их видишь?

— Что? — не поняла я.

— Здесь, прямо перед нами, в воздухе висят металлические трубки.

— Трубки?

— Да, такие укладывают вдоль дорог для дренажа. Они плавают прямо перед нами. А теперь входят в меня. У меня все тело в дырах. Туннели. — Он рассказывал, а сам смотрел в потолок.

Я записывала за ним.

— Что ты еще видишь?

— Вижу землю, но тени не отбрасываю. Вместо нее льется свет.

— А еще?

— Зашел в темную комнату. Передо мной висит планета. Земля. Она примерно с тебя ростом. Светится, как на старом фильме, снятом НАСА. Висит прямо посреди комнаты.

— И что с ней происходит?

— Ничего. Наш шарик парит в свободном полете. Если подойти и дунуть, можно вызвать ураган где угодно, в любой точке планеты. Я потрогал Антарктику. Холодная. А теперь смотрю на свои пальцы.

— Продолжай.

— Земля такая яркая — у меня руки красные на просвет.

— Так.

Джереми на какое-то время умолк.

— Что-нибудь еще видишь? — поинтересовалась я.

— Все. Больше ничего.

— Попытайся.

Через пару секунд он проговорил:

— Мам, я никогда тебя по-настоящему не узнаю. Ты тоже это понимаешь?

— Понимаю.

— Надо было связаться с тобой раньше.

— Чепуха.

— У меня больше не будет картинок в голове. — Я хотела возразить, но он продолжил: — Нет, мам. Все кончено. Теперь твоя очередь.

— Я не умею.

— Ошибаешься. Если уж ты передала мне это глупое пение наоборот, то я даже не сомневаюсь — у тебя в голове есть кое-какие картинки.

Дело было к вечеру, в один из рабочих дней; я пару раз глубоко вдохнула и закрыла глаза. Джереми сказал:

— Попробуй отыскать фермеров.

Я попыталась.

Что мы видим, когда закрываем глаза? Все и ничего. Мне всегда хотелось узнать, что чувствуют слепые от рождения. Какие им снятся сны? Они ощущают звуки или изменения температуры? Кто-нибудь это изучал?

По понятным причинам с той поры я много думала о том, может ли мне что-нибудь «привидеться». Начнем с того, что, на мой взгляд, только люди могут отделить сон от грез наяву. Будь ты львенком, медузой или папоротником — ты не отличишь бодрствование от сна. Мне кажется, что еще несколько тысяч лет назад люди тоже так считали. А потом появился человек, который разрушил замкнутый круг и раскрыл разницу между двумя мирами. Несколько сотен лет люди свыкались с мыслью, что жизнь наяву и мечта — две совершенно разные вещи. И этого бы не случилось без того, первого «Джереми».

А после произошло еще кое-что. Имея представление о мире мечты и реальной жизни, мы еще не подозревали о прошлом, настоящем и будущем. Был день, снова день, и день за ним.

завтра = вчера = сегодня = то же самое = всегда

Наверняка не обошлось без первопроходца, который совершил основополагающий скачок, — того, кто рассказал остальным о существовании места, где нас нет и где все не так, как мы привыкли. Из-за мысли о будущем жизнь людей изменилась. Их потомки стали жить по-другому, лучше. Мы научились прилагать ум к действию и усовершенствовали способы выполнения задач. И это людям открыл такой же человек, как Джереми.

А потом пришел еще кто-то и рассказал нашим предкам, что существуют не только жизнь и смерть, а еще и жизнь после смерти. Вещатель, Джереми. Мой сын был рожден сказителем, и теперь он решил переложить свою задачу на меня.

В тот день в гостиной я пообещала ему сделать все, чтобы увидеть фермеров. На успех я и не надеялась.

Клаус Кертец сказал:

— Ты ведь узнаешь меня, Элизабет, правда?

— Нет. — Я изо всех сил пыталась сохранить самообладание. Не забывайте, я не помню, как был зачат Джереми. Что, если этот человек насильник? Или я забеременела по своему преступному согласию? Я не имею права никого судить. Главное: он подарил мне сына. Цель не оправдывает средства, но Лиз Данн однажды дала жизнь. И если я хочу услышать правду о той ночи в Риме, придется сохранять внешнее спокойствие. Обвинения и слезы ни к чему не приведут, а меня уже тошнило от пустоты и незнания.