Элеанора и Парк

— Да просто… — тихо ответил он. Они всегда говорили тихо — хотя все остальные в автобусе ревели так, что пришлось бы орать в мегафон, если ты желал, чтобы тебя услышали среди всего это мата и чуши. — Такое впечатление, что ты ко мне клеишься.

— Видимо, мне не стоило просить у тебя номер, — сказала она. — Мой-то ты никогда не спрашивал.

Он посмотрел на нее сквозь свисающие пряди волос.

— Я думал, тебе не разрешают говорить по телефону… после того случая с твоим отчимом.

— Может, и не разрешали бы, будь у нас телефон. — Обычно Элеанора старалась не рассказывать Парку о таких вещах. Как и обо всем прочем, чего она не имела. Она ждала реакции Парка, но тщетно. Он просто провел большим пальцем по венам на ее запястье.

— Тогда зачем мой номер?

Боже, подумала она. Забудь об этом.

— Ты не обязан его давать.

Парк округлил глаза. Достал из рюкзака ручку и взял один из ее учебников.

— Нет, — прошептала она, — не надо. Не хочу, чтобы мама увидела.

Парк нахмурился, рассматривая учебник.

— Думаю, будет хуже, если она увидит вот это.

Элеанора глянула вниз. Черт! Кто бы ни написал ту дрянь на ее учебнике по географии, он же изгадил и учебник истории.

«отсоси у меня» — гласило послание, написанное корявыми синими буквами.

Она схватила ручку Парка и принялась зачеркивать мерзость.

— Зачем ты это написала? — спросил Парк. — Это песня?

— Я не писала. — Элеанора буквально чувствовала, как ее шея покрывается красными пятнами.

— Тогда кто?

Она послала ему самый что ни на есть говорящий взгляд. Трудно было смотреть на Парка, держа все это внутри — все то, от чего щиплет глаза.

— Не знаю, — выговорила она.

— Зачем бы кому-то такое писать?

— Я не знаю! — Элеанора прижала книги к груди и обхватила их руками.

— Эй… — сказал он.

Она не ответила и уставилась в окно. Элеанора поверить не могла, что позволила Парку заглянуть в свой учебник. На миг он проник в ее безумную жизнь. Да, у меня жуткий отчим. У меня нет телефона. А иногда, когда нет туалетного мыла, я мою голову шампунем от блох…

Еще одна вещь, чтобы показать ему, какова она на самом деле. Можно было с тем же успехом пригласить его на урок физкультуры. Или дать алфавитный список всех слов, которыми ее обзывали.

А — арбузные титьки,

Б — бегемотиха рыжая.

Возможно, Парк захотел бы спросить ее, почему она такая.

— Эй… — повторил он.

Элеанора покачала головой.

И не стоит говорить ему, что она не была такой в прежней школе — ничего хорошего из этого не выйдет. Да, над ней и раньше смеялись. Всегда встречались парни-уроды и всегда-всегда встречались уродки-девчонки. Но в старой школе у нее были друзья. Приятели, с которыми они вместе ходили обедать и которым можно было писать письма. На уроках физкультуры ребята звали Элеанору в свою команду — просто потому, что считали ее милой и веселой.

— Элеанора… — пробивался к ней Парк.

…Но в старой школе не было никого, похожего на него.

Нигде на свете не было никого, похожего на него.

— Что? — сказала она окну.

— Как ты мне позвонишь, если не узнаешь мой номер?

— А кто сказал, что я собираюсь тебе звонить? — Элеанора обняла свои книги.

Парк наклонился вбок, прижавшись плечом к ее плечу.

— Не злись, — сказал он со вздохом. — Это меня сводит с ума.

— Я никогда на тебя не злилась.

— Да…

— Не злилась.

— Но ты можешь злиться рядом со мной — сколько душе угодно.

Элеанора пихнула его плечом и невольно улыбнулась.

— Я буду у отца в пятницу вечером, — сказала она. — Сижу там с ребенком. И отец разрешил пользоваться телефоном.

Парк оживленно обернулся к ней. Он был болезненно близко. Элеанора могла бы поцеловать его (или стукнуть лбом), и у него даже не было бы шанса увернуться.

— Да? — сказал он.

— Да.

— Да… — Парк улыбнулся. — Можно я запишу свой телефон?

— Просто скажи, — ответила она. — Я запомню.

— Давай лучше запишу.

— Я его запомню, как мелодию песни, так что не забуду.

И тогда Парк напел свой телефон, положив слова «восемь-шесть-семь-пять-три-ноль-девять» на мелодию.

Парк

Парк пытался припомнить, как увидел ее в первый раз.

В тот день, как помнил Парк, он видел то же, что и все остальные. И что он подумал тогда?..

Плохо иметь кудрявые рыжие волосы. И лицо в форме коробки-сердца с шоколадом.

Нет, он подумал не это. Он подумал…

Плохо иметь миллион веснушек и пухлые, как у младенца, щеки…

Боже! Да у нее восхитительные щеки. Круглые, как райские яблочки, покрытые веснушками, и ямочки — помимо веснушек. Удивительно, что люди не пытались ущипнуть ее за щеку. Бабушка — та непременно ущипнула бы, если б они встретились.

Однако, впервые увидев Элеанору в автобусе, Парк думал не об этом. А о том, что выглядеть так, как выглядит она, — уже достаточно плохо само по себе…

Обязательно ли ей так одеваться? И так себя вести? Обязательно ли прилагать столько усилий, только чтобы отличаться от других?

Парк помнил, какое неловкое чувство возникло у него при виде Элеаноры.

А теперь…

Теперь возмущение сжимало его горло всякий раз, когда он думал о людях, смеющихся над ней. Когда он думал о мрази, писавшей гадости в ее учебнике… Он чувствовал себя как Билл Биксби, превращающийся в Халка.[41]