Элегантность ёжика

Что это значит, я представляю себе довольно смутно, но именно так говорят в дневных телесериалах молоденькие, ярко накрашенные девицы, которых чаще всего снимают в парикмахерской или в гимнастическом зале.

—Освежить? Да тут нечего освежать, мадам! Все надо переделывать! — Парикмахерша критически обозревает мою голову и тихонько присвистывает. — Волосы у вас хорошие, это уже кое-что. Попробуем что-нибудь придумать.

Вскоре оказывается, что моя мастерица — довольно милая особа. Когда ее вполне законный, вызванный покушением на ее опять-таки законные права гнев прошел, она охотно вернулась к роли, отведенной ей неписаным социальным кодексом, который так облегчает жизнь, и стала приветливо, обходительно заниматься клиенткой.

Что можно сделать с копной густых волос, кроме как подрезать со всех сторон, когда она уж слишком разрастается? Таков был мой твердый принцип в отношении прически. Теперь же у меня иные взгляды на этот предмет: из волосяной массы можно ваять, придавая ей форму.

—У вас и правда прекрасные волосы, — заключила парикмахерша, обозревая плод своих трудов, — густые и шелковистые. Не давайте стричь их кому попало.

Неужели прическа может настолько изменить человека? Смотрю и не узнаю себя в зеркале. Вместо черного горшка над довольно, я ведь говорила, непривлекательной физиономией — пушистое облачко, вихрящееся над не таким уж отталкивающим лицом. Вполне... пристойная внешность. Смахивает на римскую матрону.

—Невероятно... — шепчу я и думаю, как бы скрыть это сногсшибательное зрелище от глаз наших жильцов.

Потрачено столько лет, чтобы стать невидимкой, и вдруг все пойдет прахом из-за какой-то римской стрижки? Это недопустимо!

Домой я шла, вжимаясь в стены. И, по редкостному счастью, никого не встретила. Вот только Лев посмотрел на меня как-то странно. А когда я нагнулась к нему, прижал уши — знак гнева или растерянности.

—Что, не нравится тебе? — спросила я и только потом заметила, что он судорожно принюхивается.

Шампунь. От меня несет миндалем с авокадо.

Я повязала голову косынкой и рьяно взялась за дела одно другого увлекательнее, вроде тщательного надраивания латунных кнопок вызова лифта.

И вот уже без десяти час.

Через десять минут появится Мануэла проверить, что получилось.

Времени на раздумье не остается. Я едва успеваю сдернуть косынку, снять с себя всю одежду и надеть бежевое шерстяное платье, сшитое для покойницы, как раздается стук в дверь.

7 В пух и прах..

—Bay! — охнула Мануэла. — Обалдеть! Никогда в жизни я не слышала от Мануэлы ни одного вульгарного выражения, такое восклицание и такое словечко в ее устах... это все равно, как если бы папа римский, забывшись, сказанул своим кардиналам: "Куда, к черту, подевалась эта проклятая тиара?"

Не издевайтесь надо мной! — сказала я.

Да я и не думаю издеваться, Рене! Вы просто великолепны! — От восторга она так и плюхнулась на стул. — Настоящая дама!

Вот-вот — это меня и смущало.

Я буду выглядеть смешно, если явлюсь на ужин расфуфыренной в пух и прах, — сказала я и принялась заваривать чай.

Ничего подобного, это нормально — вы идете в гости и одеваетесь как следует. Все так делают.

Да, но вот это... — я поднесла руку к прическе и снова содрогнулась, нащупав жесткую пену.

Вы просто что-то надели на голову, и сзади чуточку примялось, — сказала Мануэла. С величайшей осторожностью она вытащила из сумки пакетик из красной шелковистой бумаги и пояснила: — Воздушные пирожные.

Правильно, поговорим о другом.

Ну, как у вас все прошло? — спросила я.

Это надо было видеть, — вздохнула Мануэла. — Я думала, ее хватит удар. "Мадам Пальер, — говорю я ей, — к сожалению, я больше не смогу к вам приходить". А она глядит и не понимает. Мне пришлось еще два раза повторить! И тут она села и забормотала: "Но что же я буду делать?" — Мануэла задохнулась от гнева. — Ну хоть бы сказала: "Что я буду делать без вас?" Счастье ее, что мне надо пристроить Рози, а то б я ей ответила: "Можете делать, что вам будет угодно, мадам Пальер, и шли бы вы..."

Опять "проклятая тиара "!

Рози — одна из многочисленных племянниц Мануэлы, и я понимаю, что она имеет в виду. Сама она подумывает вернуться на родину, в Португалию, но надо, чтобы такое хорошее место, как дом семь по улице Гренель, осталось в семье. Вот она в предвидении великого дня и готовит вместо себя Рози.

Господи боже, а я-то что буду делать без Мануэлы?

А я что буду делать без вас? — говорю я ей с улыбкой, и у нас обеих выступают слезы на глазах.

Знаете что я думаю? — говорит Мануэла, утираясь большим красным, как мулета тореадора, платком. — То, что я ушла от мадам Пальер, — хороший знак. Будут и другие перемены к лучшему.

Она не спросила, почему вы уходите?

То-то и оно, что нет! Не решилась. Хорошее воспитание иногда только мешает.

Все равно же скоро узнает.

Ну конечно! — Мануэла прыснула. — Но вот посмотрите, не пройдет и месяца, как она мне скажет: "Ваша Рози — просто сокровище, Мануэла! Как хорошо, что вы прислали ее вместо себя!" Ох, уж эти богачи... Чтоб им всем!

"Ох, уж эта проклятая тиара!"