Элегантность ёжика

Ну, не люблю я бабушку, да и она меня не очень-то любит. Зато обожает Коломбу, и та отвечает ей взаимностью, то есть дожидается наследства с очень натуральным бескорыстием девушки-которая-вовсе-не-дожидается-наследства. Я заранее знала, что этот денек в Шату будет кошмарным, и точно: мама и сестрица восторгались мраморной ванной; папа ходил со смурной миной, будто проглотил зонтик; по коридору толкали каталки с подключенными к капельницам живыми мощами; какая-то помешанная старуха (Коломба – ну не тупица? – с умным видом произнесла: «Альцгеймер!») назвала меня «душечкой Кларой», а через две секунды завопила, чтоб ей немедленно привели ее собаку, и едва не выбила мне глаз здоровенным бриллиантовым перстнем; а другая старуха чуть не удрала! Всем ходячим старикам надевают на руку электронный браслет, и, если они пытаются выйти за ограду учреждения, внизу на посту срабатывает звонок. Персонал несется вдогонку за беглецом, который успевает просеменить метров сто, его хватают, а он громко протестует – тут, дескать, не ГУЛАГ, – требует директора и судорожно дергается, пока его не усаживают в кресло на колесах. Отчаянная бабуся, которая пустилась в бега сегодня, сразу после обеда переоделась в дорогу: надела платье в горошек с воланами – самый практичный наряд для перелезания через забор. К двум часам, насмотревшись на все это: на ванну, на обед с морскими гребешками, на эффектный «побег Эдмона Дантеса», я готова была взвыть.

Но вдруг вспомнила: я же решила отныне не разрушать, а созидать. Тогда я огляделась по сторонам, ища что-нибудь позитивное и стараясь не натыкаться глазами на Коломбу, но ничего не нашла. Одни ждущие смерти и не знающие, куда деваться, старые люди. Выход – ну не чудо ли! – подсказала Коломба. Да-да, Коломба. Когда мы, поцеловав на прощанье бабушку и пообещав скоро опять навестить ее, наконец уехали, моя сестрица вздохнула: «Что ж, бабушка, кажется, неплохо устроилась. А что до остального… поспешим поскорее все забыть». Не будем придираться к мелочам вроде «поспешим поскорее», а выделим главное: «все забыть».

И сделаем наоборот: постараемся не забывать. Надо запомнить этих хворых стариков, стоящих на пороге смерти, о которой молодые не желают думать (и потому препоручают дому престарелых без лишнего шума и эмоций перевести своих родителей через этот порог), загубленную радость последних часов, которой они имели право насладиться сполна, а вместо этого изнывают от скуки, тоски и однообразия. Запомнить, что тело дряхлеет, друзья умирают, что все про вас забывают и что конец ужасен. Надо помнить и то, что эти старики когда-то были молодыми, что жизнь пролетает очень быстро – сегодня тебе двадцать лет, а завтра, не успеешь оглянуться, все восемьдесят. Коломба считает, что надо «поскорее забыть», потому что она, как ей кажется, состарится еще не скоро, почти что никогда. Я же очень рано поняла, что жизнь проносится страшно быстро, – и поняла это, глядя на взрослых: как они спешат, как падают духом из-за неудач и как цепляются за сегодняшний день, лишь бы не думать о завтрашнем. Но завтрашнего дня боятся те, кто не умеет строить сегодняшний, а когда люди не могут ничего выстроить сегодня, они уговаривают себя, что у них все получится завтра, но так не бывает, потому что завтра всегда превращается в сегодня, понимаете?

Вот почему надо помнить. Надо жить и твердо знать, что мы состаримся и в этом не будет ничего хорошего, красивого и приятного. Надо уяснить себе, что важно действовать сегодня: делать все возможное, чтобы любой ценой построить что-нибудь сегодня. Всегда держать в голове дом престарелых, чтобы постоянно забегать на день вперед, не давая ему пропасть. Шаг за шагом взбираться на свой личный Эверест, так чтобы каждый шаг отпечатывался в вечности.

Будущее для того и нужно, чтобы строить настоящее, исходя из реальных планов ныне живущих.

Грамматика

1. Бесконечная малость

Сегодня утром Жасента Розен представила мне нового владельца квартиры Артансов.

Его зовут Какуро Как-то-там. Я не расслышала – мадам Розен вообще говорит всегда так, будто у нее во рту таракан, а тут еще как раз в этот момент открылась дверь лифта и вышел расфуфыренный месье Пальер-старший. Он величаво кивнул нам и устремился к выходу порывистым шагом страшно занятого крупного промышленника.

Новенький – господин лет шестидесяти, весьма импозантного и весьма японского вида. Он невысокого роста, довольно щуплый, с морщинистым, но открытым лицом. Весь его облик дышит дружелюбием, кроме того, в нем чувствуется решительный, веселый нрав и добродушие.

Сейчас он стоит и терпеливо выслушивает Жасенту Розен, которая истерически кудахчет, будто курица перед кучей зерна.

Мне он успел сказать только: «Добрый день, мадам» – на чистом, без всякого акцента французском.