Элегия для молодого лося

— Отсо не городской медведь, — ответил медведь.— Отсо ждать Косонена, Косонен забирать баг с неба, обратно. Потом выпьем.

Косонен неловко потрепал медведя по жесткому загривку. Медведь потыкался Косонену носом в живот — так чувствительно, что человек едва не упал. Потом, фыркнув, зверь развернулся и побрел в лес. Косонен наблюдал за Отсо, пока тот не затерялся среди заснеженных деревьев.

Он трижды пытался выудить пальцами из глотки наносемя, полученное от Марьи; это было больно. Он давился, во рту оставался горький привкус. Увы, уберечь тонкую машинерию от чумы можно Было единственным способом — проглотив. Косонен очистил семя о снег. Скользкое и теплое, оно напоминало прозрачную ёлочную игрушку диаметром с орех. В его детстве такие игрушки можно было выудить из автоматов, установленных по супермаркетам: пластиковые шарики с каким-нибудь сюрпризом внутри.

Он аккуратно установил его на рельсах, утер с губ остатки рвоты и омыл рот водой. Потом посмотрел на семя. Марья знала, что Косонен не читает пользовательских инструкций, поэтому не дала ему никакой.

— Сделай мне поезд, — произнес он.

Ничего не случилось.

Может, оно мои мысли прочтет? предположил он и вообразил поезд: старинный паровоз, пыхая, ползет по рельсам. Опять ничего. В чистой поверхности семечка отражался темнеющий небосклон. Ей, по необходимости, всегда была свойственна тонкость. Марья никогда не вручала подарка, не продумав предварительно это действие дни напролет. Пока он стоял неподвижно, весенний морозец прокрался под пальто, подбитое волчьим мехом. Косонен запрыгал, потирая руки, чтобы согреться.

С этими движениями пришла идея. Он нахмурился, продолжая глядеть на семя, и выудил из кармана записную книжку. Вероятно, пора воспользоваться другим подарком Марьи — впрочем, это мог быть и авансовый платеж, как посмотреть. Не успел он записать первые строчки, как слова ринулись ему в мозг, словно пробудившиеся после спячки животные. Он захлопнул записную книжку, прокашлялся и продекламировал:

эти рельсы износились
от колес
записавших имя
каждого пассажира
милями и сталью

— он сказал —

и хорошо что
годы пожирали
нашу плоть тоже
мы стали тонкими и легкими
а рельсы все еще прочны
и донесут нас в город
на поезде из стекла и слов.

Белиберда, подумал он. Неважно. Радость слов разлилась по его жилам, словно водка. Жаль, что не сработало…

Контуры семени размылись. Оно будто взорвалось, расширившись до раскаленно-белой сферы. Косонена хлестнуло волной тепла. Мимо шмыгнули сверкающие щупальца, выдрали углерод и металл из деревьев и рельс. Заплясали в воздухе, как дуги электросварки, очертили поверхности и линии.

И вдруг появился поезд.

Он был прозрачный, стены — бумажно-тонкие, колеса — изящно-ажурные, словно его сработал стеклодув. Мультяшный набросок паровоза: один вагон с паутиннотонкими креслами внутри, все так, как Косонен и представил.

Он поднялся внутрь, опасаясь, что тонкая структура распадется под его тяжестью, но та оказалась прочной, как скала. Наносемя невинно лежало на полу вагона, словно было тут ни при чем. Косонен аккуратно подобрал его, вынес наружу и зарыл в снег, оставив в качестве указателей свои лыжи и палки. Потом впрягся в рюкзак, снова забрался в поезд и сел в одно из паутинных кресел. Поезд, ни с чем не соединенный, пришел в плавное движение. Косонену мерещилось, что рельсы внизу шепчут, но он не слышал слов.

Он смотрел, как скользит мимо темнеющий лес. Тяжесть дневного перехода давила на конечности. Память о снеге под лыжами растаяла в движении поезда, и вскоре Косонен уснул.

Когда он проснулся, было темно. На горизонте грозовой тучей полыхал янтарный файервол.

Поезд набрал скорость. Темный лес снаружи размылся, шепот рельс превратился в негромкое стаккато. Косонен аж сглотнул: поезд покрыл оставшееся расстояние за считанные минуты. Файервол разросся до туманного купола, подсвеченного изнутри желтоватым сиянием. Силуэт города под ним невозможно было четко различить. Здания, по впечатлению, без устали двигались, словно гигантские марионетки в театре теней.

Затем прямо на пути поезда опустился пламенеющий занавес, неприступная стена из сумерек и янтарных углей поперек рельс. Косонен схватился за тонкую раму кресла так, что побелели костяшки.

— Тормози! — заорал он, но поезд не слышал его. Машина врезалась прямо в файервол. Удар был сокрушителен. Вспыхнул свет, и Косонена выдернули из кресла.

Ощущение осталось такое, словно он тонул, с тем отличием, что бескрайнее море было из янтарного света, а не из воды. Кроме света, там не было ничего, только пустота. Кожу покалывало. Он не сразу сообразил, что дыхание остановилось.

С ним заговорил грубый голос.