Я родился в конце лета 1984 года, за несколько месяцев до того, как Папо отдал свой голос – первый и последний раз в жизни – за республиканца Рональда Рейгана. Перетянув на свою сторону демократов Ржавого пояса, Рейган одержал самую сокрушительную победу в истории современной Америки. «Рейган мне никогда не нравился, – говорил потом Папо. – Но этого ублюдка, Мондейла, я вообще ненавидел». Оппонент Рейгана от Демократической партии, прекрасно образованный северный либерал, казался полной противоположностью моего деда-хиллбилли. У Мондейла не было ни единого шанса, и как только он ушел с политической арены, Папо больше никогда в жизни не голосовал против своей любимой «партии рабочих».
Сердце мое жило в Джексоне, штат Кентукки, но большую часть времени я проводил в Мидлтауне, Огайо. Родной город понемногу становился таким же, как тот, откуда мои бабушка с дедушкой уехали четыре десятилетия назад. Численность населения практически не менялась с тех пор, как в конце 1950-х иссяк поток мигрантов. Моя начальная школа была построена в 1930-е годы, еще до того, как бабушка и дедушка покинули Джексон, а старшая школа вообще открылась задолго до их рождения, вскоре после Первой мировой войны. Крупнейшим работодателем города по-прежнему оставалась «Армко»; и хотя на горизонте уже появились первые тучи, серьезные экономические проблемы пока обходили Мидлтаун стороной. «Мы считали, что у нас вполне неплохо, совсем как в Шейкер-Хайтсе или Аппер-Арлингтоне, – объяснял один заслуженный работник образовательной сферы, сравнивая Мидлтаун с самыми успешными городами Огайо. – Кто бы мог подумать, что здесь потом начнется дикий бардак».
Мидлтаун – старейший город в Огайо; его основали в 1800-е годы, выбрав место близ Майами-ривер, которая впадает прямиком в Огайо. В детстве мы шутили, что наш городок настолько непримечателен, что не заслужил даже нормального названия, а Мидлтауном – то есть «Средним городом» – его прозвали лишь потому, что он располагается аккурат между Цинциннати и Дейтоном (и такой «оригинальный» он не один – в нескольких милях от Мидлтауна находится Сентервилл). Мидлтаун служит ярким примером того, как развивалась индустриальная экономика Ржавого пояса. В социально-экономическом плане здесь доминирует рабочий класс. В расовом отношении много белых и темнокожих (чье появление также вызвано процессами великой миграции), представителей же других этносов нет совсем. Что касается культуры, здешние жители очень консервативны, хотя культурный консерватизм не всегда подразумевает консерватизм политический.
Люди, с которыми я рос, мало чем отличаются от жителей Джексона. Особенно заметно это было в «Армко», где трудилось практически все население города. Его рабочая среда буквально олицетворяла собой Кентукки, откуда, собственно, и прибыли многие сотрудники. В одной книге, например, упоминается такая деталь: «Над дверью между двумя отделами висела табличка: “Вы покидаете округ Морган, добро пожаловать в округ Вулф”11
». Казалось, что Кентукки со всеми своими конфликтующими округами так и перебрался целиком в Мидлтаун.Ребенком я делил город на три части. Во-первых, район вокруг школы, открытой в 1969 году, к концу обучения дядюшки Джимми (даже в 2003 году Мамо называла эту школу «новой»). Здесь жили дети богачей. Большие дома перемежались ухоженными парками и офисными зданиями. Если ваш отец – врач, то почти наверняка в этом районе у него был или дом, или рабочий кабинет, или и то и другое. Мне порой снилось, что я живу в Манчестерском поместье – относительно новом жилом комплексе, возведенном в полутора километрах от школы, где недурное жилье стоило в пять раз меньше, чем приличная квартира в Сан-Франциско.
Затем шел район с бедными детьми (очень бедными), живущими близ «Армко». Здания там сами по себе были неплохими, но их поделили на крохотные квартиры, и народу в тех местах жило немерено. До недавних пор я и не знал, что тот квартал тоже делился надвое: одна половина была заселена чернокожими, другая – семьями белых рабочих.
И наконец, был район, где жили мы – там стояли дома на одну семью, а еще заброшенные склады и фабрики. Теперь, оглядываясь в прошлое, я не могу сказать наверняка, отличался ли мой район от того, где жили «нищие», или же это деление было лишь условным, потому что я не хотел считать себя бедняком.