Элегия Хиллбилли

Моего отчима и будущего приемного отца звали Боб Хамел, и на вид он был славным парнем. Боб всегда хорошо относился ко мне и Линдси. Правда Мамо его невзлюбила. «Тупой беззубый урод», – говорила она. Видимо, ее смущало происхождение Боба. Мамо с юности прикладывала титанические усилия, чтобы сделать жизнь лучше. Пусть богатой она так и не стала, но ей хотелось дать детям образование, найти им перспективную работу и выдать дочерей замуж за достойных представителей среднего класса. А Боб был типичным хиллбилли. Рос практически без отца и, как и он, бросил двоих родных детей. Они жили в Гамильтоне, всего в десяти милях южнее Мидлтауна, но он никогда их не навещал. Половина его зубов сгнила, оставшиеся почернели и стали кривыми от любви к сладкой газировке и нелюбви к стоматологам. Всю жизнь, с юных лет, он работал дальнобойщиком.

Больше всего Мамо раздражало, что Боб был точной ее копией. Она, видимо, понимала то, что сам я осознаю лишь двадцать лет спустя: социальный класс в Америке – это не только деньги, но и окружение. Бабушка стремилась обеспечить детям достойное будущее, интуиция подсказывала, что этот человек не годится ее детям или внукам в спутники жизни.

Когда Боб официально меня усыновил, мать сменила мне имя: с Джеймс Дональд Бауман на Джеймс Дэвид Хамел. Меня назвали в честь отца, и мать постаралась стереть любое упоминание о нем. Первую букву пришлось оставить, потому что к тому времени меня уже прозвали «Джей Ди». Мать сказала, что новое имя мне дали в честь дядюшки Дэвида, ее старшего брата – того самого любителя покурить травку. Даже в шесть лет это показалось мне странным. Скорее всего, она выбрала имя наугад: любое, лишь бы не Дональд.

Сперва наша новая жизнь с Бобом была похожа на сюжет семейного сериала. Они с мамой неплохо ладили. Купили дом в паре кварталов от бабушки (буквально в двух шагах: если у нас были заняты обе ванные или мне хотелось перекусить, я оправлялся к Мамо в гости). Мать устроилась на работу в больницу, а Боб неплохо зарабатывал, так что деньги у нас водились. Вместе с бабулей и новым отцом мы стали полноценной семьей: пусть странной, но вполне счастливой.

Жизнь текла предсказуемо: утром я шел в школу, потом возвращался домой и обедал. Почти каждый день ходил к Мамо и Папо. Дед курил на крылечке, и я сидел и слушал его брюзжание: он ругал то политиков, то профсоюзы сталелитейщиков. Когда я научился читать, мать купила мне первую книгу – «Хулиган из космоса»[19]. Читать мне нравилось, решать математические задачки с Папо – тоже. Еще нравилось, как искренне и громко мать радуется любым моим успехам.

С матерью нас сближало многое: например, любовь к футболу. Я запоем читал каждую, даже самую крохотную заметку про Джо Монтану, лучшего квотербека всех времен; смотрел матчи, писал фанатские письма в «Фортинайнтез», а потом и в «Чифз», его новую команду. Мамо нашла в библиотеке книгу по футбольной стратегии, и мы соорудили из бумаги и монеток модель футбольного поля, где пенни были вместо защитников, а никели[20] и даймы[21] нападавшими.

Мать хотела, чтобы я не только знал правила игры – она стремилась научить меня тактике. На нашем бумажном поле мы разыгрывали различные комбинации: что будет, если форвард (блестящий никель) вдруг промахнется? Или что делать квотербеку (дайму), если все ресиверы (другие даймы) вне игры? Шахмат у нас не было, вместо них был футбол.

Как никто другой в нашей семье, мать хотела, чтобы мы умели общаться с людьми самого разного круга. Один из ее приятелей по имени Скотт был геем (она как-то обмолвилась, что он внезапно умер). Еще она заставила меня посмотреть фильм про Райана Уайта[22] мальчика, который в моем возрасте заразился СПИДом во время переливания крови, а потом затеял судебную тяжбу за право вернуться в школу. Каждый раз, когда я жаловался на учебу, мать напоминала мне про Уайта и говорила, какое это благо – получать образование. История Райана так ее поразила, что после смерти юноши в 1990 году она написала его матери письмо.

Мать всегда верила в святость образования. Сама она училась неплохо, но в колледж поступать не стала, потому что родила Линдси через несколько недель после выпускного. Потом она все-таки получила диплом медсестры. Пошла работать, когда мне было семь или восемь лет. Я, наверное, тоже внес свой вклад в ее обучение, я всегда послушно подставлял ей свои руки, когда она училась брать кровь из вены.