Элегия мертвых дней

Любое откладывание, даже самое невинное — первый шаг к ошибке. И никакое наверстывание не поможет, так как потерянного времени не вернешь. Если тебе на роду написано, время у тебя еще будет, но потерянного не наверстаешь никогда. Вспоминается старый анекдот о матери, которая интересуется у учителя, когда следует начать заниматься воспитанием ребенка, на что тот спрашивает о возрасте ребенка, а мать отвечает, что ему две недели, и тут учитель говорит, что она уже опоздала ровно на две недели. Огромное заблуждение, что мы богаты временем, что чего-чего, а времени нам господь отвалил вдоволь. А его убийственно мало, так мало, что любая потеря — это шаг к разорению.

Когда-то я любил читать Сенеку. „Наша ошибка именно в том, что мы рассматриваем смерть как будущее событие. А большая часть смерти уже наступила: время, которое за нашей спиной, уже в ее владении… Если сегодняшний день в твоих руках, ты меньше зависишь от завтрашнего. Пока мы откладываем свою жизнь, она уходит. Все, о Луцилий, не наше, а чужое; лишь время — наша собственность".

Не вижу, как можно возразить на эти слова. Но когда Замбо говорил: „К черту Сенеку, давай-ка тяпнем еще по одной", — я тоже не возражал. Вообще я полагал, что хотя время и течет, поток этот не столь стремителен. Наш учитель латыни твердил, что в сутках достаточно времени, чтобы поспеть за всем:

— Восемь часов на сон, восемь — на игры и еще восемь — на латынь.

А так как я почти не играл и почти не учил латынь, мне оставалось целых шестнадцать часов на чтение романов и писание стихов. Но чуть позднее я начал ощущать, что в одни сутки скапливается столько всякой всячины, что даже не замечаешь, как день прошел, а ты так ничего и не сделал.

Каждодневная суета в попытках добыть хлеб насущный, каждодневные заботы, свои собственные и чужие, каждодневное шатание без цели, каждодневная гонка за нудными удовольствиями… А толку? Наверное, аналогичная ситуация возникает у детей на улице, когда они пинают и лупят консервную банку, пока кто-нибудь не прикажет: „Ну-ка, убирайтесь отсюда". Пока кто-нибудь нам не скажет: „Ну-ка, убирайтесь отсюда".

Начинаешь с мечты, чтобы закончить разочарованием. И чем больше твоя мечта, тем больше и разочарование. И приходится утешать себя, что жизнь не строится спокойно и по плану, подобно тому, как строится дом. Вернее, она строится, как те дома, чье строительство начинается с нехватки материалов и ведется с помощью того, что попадет под руку, и которые порой остаются с залатанными дырами или попросту недостроенными. Утешься, говоришь ты себе, тем жалким сараем, что ты сколотил, и угомонись.

И тебе даже кажется странном, что, несмотря ни на что, все же удалось сколотить этот жалкий сарай. И ты даже не можешь дать себе отчет, припомнить, как могло случиться, что при всей твоей расхлябанности и легкомыслии ты все же попытался придать этой жалкой постройке хоть какой-то вид. Может, тебя осенило что-то свыше, может, те, кто дал тебе жизнь, постарались вложить в тебя нечто большее, может, ты попал в стремительный поток каких-то могущественных влияний — это лишь частности, тем более, что в любом случае заслуга принадлежит не тебе. Тебе же принадлежит ошибка.

Потому что хотя ты приблизительно и угадал направление, но не всегда имел силы следовать избранным путем, тем, что единственный мог бы увести тебя от запоздалых сомнений тех часов, когда ты прилипнешь к окну и станешь рассеянно наблюдать за игрой детей и спрашивать себя, в чем же была ошибка.

В их возрасте ты мечтал о восточном городе с синевато-белыми куполами, с глухой темной зеленью садов и раскаленным солнцем, поднимающимся в образе прекрасного юноши из-за фиолетовых гор. И тебе ужасно хотелось самому стать этим юношей — разумеется, когда подрастешь, — и с той же легкостью плыть в лазури к синеватому, все еще утопающему в объятиях сна сказочному городу.

Проснись! Ведь солнце уже уронило
свой алмаз в чашу ночи.
И вот, охотник с востока накинул на минарет
свою сеть из солнечных лучей.

Странная вещь — несмотря на то, что ты всегда испытывал страх высоты и считал кресло в самолете младшим братом электрического стула, ты всегда мечтал о полете. Но вместо этого утопал в суете, спотыкался о строки и фразы и превращал яркие видения в бледные и серые фотографии несотворенного.