Электра

Я недвижима, подобно этим ведьмам, черным как ночь, этим безобразным старухам, следящим за нами, нависая над карнизом.

Ну же, понуждаю его молча. Чего ты ждешь? Покончи с этим.

Но он не трогается с места. Смотрит ей в лицо, невольно притягивающее и мой взгляд. Ее истинное лицо. Без ухмылки, без гладкой маски равнодушия и хладнокровного самодовольства. Словно сбросив годы, передо мной предстает мать из прежних времен, до смерти Ифигении и до всего остального. Которая омывала в болезни мой горячечный лоб, молила богов о здоровье своих детей, пела нам песни и рассказывала сказки. И любила нас, а после любовь эта, как видно, сгорела в погребальном костре вместе с телом моей сестры.

Орест той матери не помнит, не суждено им было познакомиться – из-за нее же самой. Опять я в плену запертой комнаты, и мой отец шествует к дому, но мне не увидеть его, не познать его объятий вновь. И ему не узнать, какой я стала, повзрослев, а стала я совсем не такой, как надо. Не имела возможности, подобно всем нам, обобранным матерью. Помню свой восторг в ожидании отца и потрясение, испытанное после, когда крепкие руки стражников по ее приказу поволокли меня прочь.

– Орест! – говорю.

А большего говорить не нужно. Мы ведь не раз уже все это повторили, я уже сказала ему все. Скрепившись, он выпрямляет спину, изготавливается.

Я не отвожу глаз, ни на миг. Истираю кулак о каменную стену, и кровь сочится сквозь пальцы, но смотрю на брата упорно. Думала ведь, что он сломается, не хватит у него духу. Да к тому же Орест тоже слышит, наверное, шорох расправляемых кожистых крыльев, злобный змеиный шип, стекающий с дворцовой кровли. В голове моей неумолчным барабанным боем стучит оглушительный пульс. Хочу крикнуть ему – не подводи меня, как ты можешь! – но слова уже не нужны.

Вижу ее конец. Слышу звон меча, выпавшего из рук Ореста да так и оставшегося лежать на полу рядом с ней.

А после они поднимаются в воздух. Тяжеловесные, нескладные, камнем падают на нас с высоты. С визгливым лаем делают круг над двором, устремив свирепые взгляды на убийцу. Брат взывает к Аполлону, а они уже кидаются вниз и проносятся так близко – еле успеваю отшатнуться, – что волосы мои взметываются им вслед, а в ушах звенит от их воя. Быстро пригибаюсь, но они пролетают мимо, нацелившись на одного лишь Ореста.

Зажмурившись изо всех сил, все же чувствую рядом Пилада. От тепла его руки, легшей мне на плечо, прихожу в себя, бешеное сердцебиение и бурное дыхание выравниваются.

– Вот и все, Электра, – говорит он, и я заливаюсь слезами.

Все позади наконец, все позади.

Выпрямляю спину, и рука Пилада крепко сжимает мою. Сначала все трепещет перед глазами, а потом картина проясняется. Черные фигуры посреди двора. Орест стоит на коленях, схватившись руками за голову, глядит безумными глазами, кривит растянутый рот, будто претерпевая самую что ни на есть немыслимую муку. И тут твари исчезают из виду, теперь для нас с Пиладом они за пределами зримого. Оресту нести эту ношу, но мы будем рядом. Поднимаем его на ноги, и он не противится, хоть и стонет.

Пилад хочет уже увести нас, но я, поколебавшись, стряхиваю его руку. Орест, ссутулив трясущиеся плечи, закрывает лицо плащом, а я глаз не могу отвести. От ее мантии – прежде лишь небрежно наброшенная на плечи, теперь она слетела и лежит на земле рядом с матерью ярким озерцом тончайшей ткани. Завороженно разглядываю затейливую вышивку, густые переливы пурпурных складок. Тихий голос Ореста, непрерывно и горячечно бормочущего невнятицу, панически взвивается, когда я делаю к ней шаг, а потом другой.

Подхожу все ближе, а мир вокруг так ярок и отчетлив, земля под ногами так непоколебима. Поднимаю с пола мантию, и в теплом воздухе разносится аромат материнских духов. Вдыхаю его, закрыв глаза. А потом накрываю тело мантией и, аккуратно расправив складки, отступаю.

И вскоре, ощутив спиной нежное прикосновение Пилада, отворачиваюсь. Теперь я увидела все. В небесной синеве блистает золотистый диск солнца. Мы подхватываем Ореста с обеих сторон и все вместе идем навстречу светилу.

Эпилог

В воздухе сегодня холодок, и резковатый, пронзительный ветер взбивает на волнах белые шапки. Вода окатывает мои лодыжки и отливает, огладив темное золото песка. На горизонте облака сливаются с морем в бледную дымку.

Для меня это лучшее время. В тихие, бесплодные месяцы, когда земля не рождает ничего, потому что Деметра бродит в тоске по дочери, я чувствую единение с миром. После стольких лет безотрадного бдения тишина и безмолвие по-прежнему успокоительно привычны.