Электрические слезы

Телефонный разговор с Эмилем никак не шел. Вот уже пятнадцать минут Асен все ходил вокруг да около, рассказывал разные глупости, не смея поставить вопрос ребром.

— Хватит, — оборвал его Эмиль. — Что случилось?

— Нет, ничего, почему тебе пришло это в голову? Ну ладно, случилось. Я хочу спросить тебя… Ты палеонтолог и знаешь… Слушай, меня интересует значение следующих слов: река, верба, рыба, море…

— Ты с ума сошел! — воскликнул Эмиль. — Замолчи сейчас же!

— Ты слышал о Средиземном море? Я рылся в географических атласах, нашел Средиземную пустыню. Помоги мне — пустыня в древности называлась морем, что ли?

— Замолчи, сказал я тебе! Слушай, откуда ты знаешь эти слова?

— Из… снов. Мне снились и другие слова: звери, птицы…

— Не притворяйся оригинальным! Это все старые и вышедшие из употребления слова. Ты не мог их встретить ни в книгах, ни в словарях, кроме как в специальной литературе, к которой имеют только некоторые ученые. Обманываешь, Асен, они тебе не приснились!

— Покажусь ли я тебе более оригинальным, если скажу, что у меня на кухне сидят двое домовых, такие маленькие полупрозрачные создания, и непрестанно говорят о реках, морях, борзых и дичи…

— Куда ты пропал, алло?

— Здесь я. Мне вдруг представилось, как я лежу на зеленой травке, растущей прямо из земли и смотрю на луну и звезды…

— Ты же знаешь, что из земли ничего не растет. А звезд не видно из-за…

— Знаю. Но что ты скажешь на то, что когда-то лекарства самым естественным образом добывали из растущих на земле лекарственных и диких трав?

— Лекарства выпускает химико-фармацевтическая промышленность. И прошу тебя, перестань со своими расспросами о морях и травах! Не спрашивай, не хочу тебе отвечать.

— Почему? Или, может быть, вы, ученые, даете клятву не говорить о…

— Нет никакой клятвы, но существует общечеловеческая этика, нормы хорошего тона, если тебе угодно, которые не поощряют рассуждения на эту тему. Подобные слова и понятия с течением времени сами собой стали табу.

— Ну и время! Можно подумать, что слово «море» вульгарно и цинично.

— Асен!

* * *

Рано утром он снова позвонил Эмилю:

— Это я… Надеюсь, что не разбудил тебя.

— Здравствуй, ну как, успокоился?

— И еще как! Я спокоен, как пень.

— Как что?

— Пень. Разве ты не слышал? Это часть дерева. Палеонтологи должны знать, что такое «дерево», «лес». Представь себе, что ты бродишь по лесу, собираешь сухие ветки и разжигаешь костер…

— Асен, извини, но тебе не помешает посещение врача…

— Я уже ходил. Это старческая бессонница. Предполагаю, что и ты ею страдаешь, мы же ровесники. Нам остаются еще всего три года по теперешнему коэффициенту продолжительности жизни.

— Да, ты прав. Грустно, когда тебе скоро исполнится двадцать пять.

— А я скажу тебе кое-что еще более грустное: когда-то, очень давно конечно, двадцатипятилетние считались совсем молодыми, только начинающими жизненный путь.

— Так ты и это знаешь?

— Да, и это. Я слышал о снеге и дожде. А на солнце нельзя было смотреть из-за его ослепительной яркости…

* * *

Несколько ночей подряд оба Тони отсутствовали.

Как только Асен выключал свет, то слышал, как они шлепают в прихожей, выдвигают ящики на кухне, обмениваясь малозначащими фразами, а ближе к полуночи выбирались из квартиры. Он удивлялся, как же они выходят — дверь открыть они не могли, а выпрыгивать из окна или балкона на пятом этаже казалось ему чересчур.

Ему было интересно узнать, где они бродят. «Если верить в их легенды, — рассуждал Асен, — можно подумать, что за несколько часов они на самом деле успевают побывать в минувших веках, где им наверняка лучше».

Он высыпал себе на ладонь лиловые таблетки с намерением их выпить, и внезапно его испугал сильный звон чего-то разбитого. На кухне было светло, Асен побежал туда, но остановился как вкопанный в дверях: один Тони размахивал стаканом (а другой уже лежал в осколках на полу), угрожая разбить и этот, если другой Тони не выполнит его просьбу. Он стоял на краю стола, топал ногами и плакал.

Свет на кухне был какой-то странный: он струился как бы волнами, синеватыми пучками, и Асен только сейчас понял, что это светит не лампа, а сердитый маленький домовой плачет искрящимися синеватыми электрическими слезами.

— Я не виноват, — оправдывался другой Тони, — что этой ночью мы не сможем вернуться. Ну ничего, не плачь, давай хотя бы вспоминать.

Они стали вспоминать о другом его предшественнике, который жил около 2000 года, да, они повторили дату несколько раз — в конце двадцатого века. История эта была рассказана наскоро, как будто оба Тони спешили и будто им было неприятно то, то они рассказывали. Но почему же они продолжали?

Короче говоря, тот Асен к 2001 году был еще молодым метеорологом специалистом с международным именем. Он верил, что хорошая погода приносит хорошие вести, а плохая…

Как-то шел мелкий дождь, и он получил письмо oт Транбера — своего друга и коллеги из Европейского Центра атмосферных исследований. В своем письме Транбер с нескрываемым сарказмом высказывал мнение о том, что вычисления Асена о тепловой инверсии над большими городами ошибочны.