Электрические сны

Ривкес вызвал лифт. Двери открылись – беззубая пасть, которая глотает всех жителей и несет куда-то вверх, в небо. Ривкес достал платок, вытер покрытое потом лицо. Старый лифт вздрогнул, замедлил ход. Ривкес подумал, что сейчас изношенные тросы лопнут и кабина сорвется в бездну. Лифт замер. Двери открылись. Ривкес вышел в коридор. На двери в номер 534 стояли новые замки. Ривкес отметил слой пыли на пороге и дверной ручке – значит, сюда действительно очень давно никто не заходит. Дверь открылась. В нос ударил запах пыли – после вони мусорного мешка подпространства все чувства Ривкеса обострились. Россыпи звуков, запахов, яркость цветовых гамм.

Ривкес подошел к старому шкафу. Еще один ключ на связке, которую дал ему консьерж. Темнота. На мгновение ему показалось, что проход в подпространство закрыт. Тайна привела его к сплошной стене. Ривкес недоверчиво вытянул перед собой руку. Нет. Проход есть. Просто темнота по ту сторону кажется абсолютной. Ривкес достал карманный фонарик. Белый луч устремился в бесконечность. Точно так же здесь когда-то стоял Хорас Клейн – Ривкес видел эти воспоминания год назад и видел их сейчас – четкие и ясные. Двадцатая – Джейн, странные дети, странные люди, странный мир, способный многое прояснить. Мир, в который вела его найденная тайна. И Ривкес не мог противиться своему любопытству.

8

«Амок». «Амок» для подпространства. «Амок» для всего мира. Эксперименты. Удачи и ошибки. Нет, доктор Оз Литвак никогда не сомневался в том, что делает. Никогда не сомневался в конечном результате. Так же, как не сомневалась и Талья Йоффе, которая после смерти своей дочери видела во всех подопечных, задействованных в проекте, своих собственных детей. Имплантаты, вживленные им в мозг, меняли их, строили новый мир в этом мрачном, лишенном света мире подпространства.

В ведомстве Тальи Йоффе и Оза Литвака было три таких мира, но есть и другие – они знали, что это так. Реальный мир трещал по швам. Болезнь распада и разложения прогрессировала, и новая кровь была просто необходима. Все эти незаконные тек-проекты: наркотики, подпространства, органы восприятия, воспоминания мертвецов… Когда-нибудь, если ничего не изменить, мир сдвинется и рухнет в небытие. И никакой обычный проект не сможет спасти, уберечь мир от саморазрушения. Стремление к распаду прописано на генетическом уровне. Стремление к распаду через саморазвитие, обучение, любопытство. Человек увидел огонь. Человек покорил огонь. Человек начал сжигать подобных себе. Но огонь был только началом. Атомы, нанотехнологии, техинженеры… Человечество бежало вприпрыжку к бездне и задорно хохотало, не понимая, куда бежит. И никакой рост уровня самосознания не сможет остановить этот бег.

Больше всего Талью Йоффе пугали новые возможности просмотра воспоминаний мертвецов. Целые жизни, чувства, эмоции загружались в головы родственников и влюбленных. Конечно, это было незаконно, но разве закон когда-то был непреступной стеной в этом мире?! А если бы и был, то вырос до абсолютной власти и уничтожил частную жизнь. Нет. Лучше уж тек-технологии и воспоминания мертвецов, загруженные в твой мозг, – по крайней мере, никто не заставляет тебя это делать. Но иногда Талья Йоффе хотела поступить именно так. Возможность еще раз оживить в себе воспоминания умершей дочери будоражили разум, стирали логику. Еще раз услышать ее смех, увидеть ее взгляд. Прожить жизнь ее глазами, ее чувствами. Понять то, что она чувствовала, заглянуть в ее мысли, изучить каждую из них.

– Сделаешь это и никогда не станешь прежней, – сказал Оз Литвак, несмотря на то, что Талья Йоффе никогда не говорила ему об этом, словно прочитав ее мысли. Или все было проще?

«Может быть, все это просто написано у меня на лице?» – подумала тогда Талья Йоффе, желая, чтобы Литвак продолжил отговаривать ее, заботиться – так ей было бы проще послать все к черту и сделать то, что она хотела, но он предупредил ее лишь однажды и больше не возвращался к этому разговору. Хороший любовник и отвратительный советчик. Хотя иногда Талье Йоффе казалось, что прислушивается она лишь к советам Литвака. Никто другой не был для нее авторитетом. Не был и Литвак, но его слова всегда попадали в цель. И это заставляло уважать и ценить его скупые слова. Не любить его самого, нет – лишь уважать и ценить. Как ценила, но никогда не любила детей их эксперимента. Любила она лишь свою дочь, которая умерла уже очень давно. Ну и, возможно, совсем немного Джейн. Двадцатую. Девушку, пришедшую много лет назад случайно в этот новый мир и решившую остаться, пожелав изменить себя, став похожей на детей этого мира. Такими же стали и дети Джейн.