Электрошок: записки диджея

Вечеринка в самом разгаре. Стив Уильямс заканчивает свой сет и передает в мои руки судьбу восьмисот перевозбужденных рейверов. Я встаю за складной столик, служащий подставкой для вертушек, завожу первый трек и в ту же секунду теряю ощущение времени. Полуголый, взмыленный и безумно счастливый, я пританцовываю за своими вертушками, ору во всю глотку и ставлю одну пластинку за другой. Вдруг с криком "The party is over" в шапито врываются люди в униформе. Пару секунду они в нерешительности озираются по сторонам — видимо, ищут зачинщика, а потом словно по команде бросаются к моему столику и принимаются светить мне в зрачки своими противными фонарями. Мне приказывают вырубить музыку. Я нехотя подчиняюсь. Какой-то сержант отводит меня в сторону и просит назвать имена организаторов. "Каких таких организаторов? — недоуменно спрашиваю я. — Я вообще ничего не знаю. Я просто зашел и решил поиграть". Но сержант, судя по всему, не верит в искренность моих слов. Меня хватают под руки и сажают в машину.

Это первый полицейский рейд в моей жизни. Все как в кино: собаки, рации, сирены. Меня привозят в участок. Я сдаю на хранение часы' ремень и шнурки и следую за дежурным в обезьянник, чувствуя, как меня резко накрывает. В соседней "клетке" уже сидит Стив Уильяме. В перерывах между приступами смеха мы перебрасываемся короткими фразами: "0-бал-денный приход!" — "А мне-то как вставило… Ты себе не представляешь!" Так проходит несколько часов. Затем меня отводят в комнату с мягкими стенами и огромным зеркалом. Ага, сейчас меня будут допрашивать, смекаю я. Я смотрю на непроницаемые лица полицейских, и меня разбирает дикий хохот. В этот момент в комнату входит комиссар. Он тоже вполне серьезен — видимо, в этом участке никто не разделяет моего веселого настроения. "Что значит эта буква Е?" — спрашивает он и сверлит меня своими ледяными глазами. Я собираюсь рассмеяться ему прямо в лицо, но вдруг вспоминаю, что хочу выбраться отсюда живым, и со всей силы прикусываю губу. "Ну это типа у Эрика день рожденья", — мямлю я. Комиссар очень вежливо и терпеливо, всем своим видом показывая, что он мечтает уладить это дело по-хорошему, но в случае неудачи за себя не ручается, переспрашивает: "Что значит буква Е?" И тогда я собираюсь с силами и выпаливаю: " Е значит Eric. У Эрика вчера был день рожденья, и мы решили сделать ему подарок. Вот, собственно, и все".

Итак, решение принято: я возвращаюсь домой. Я отыграл свой последний сет в Hacienda. В два часа ночи, когда вечеринка закончилась, я собрал пятнадцать человек друзей, посадил их в допотопный фургон моего брата Тьерри (Тьерри специально приехал из Франции, чтобы помочь мне с переездом), и мы все вместе отправились на Live the Dream — гигантский рейв, который подавался как одно из главных событий второго Лета любви. По доброй рейверской традиции мы сразу же сбились с пути и принялись плутать по не обозначенным ни на одной карте сельским дорогам. Все это, разумеется, сопровождалось обильным раскуриванием косяков. Через пapv часов, когда из-за марихуанового "задымления", усугублявшегося тяжелым запахом пота, мы уже с трудом соображали, кто мы и что мы, собственно, ищем, наш фургон победоносно въехал на огромную поляну, где среди щиплющих траву овечек и наспех разбитых палаток и шапито извивались во вдохновенном танце тысячи человеческих фигур. Пока мы со Стивом сводили пластинки в одном из шапито, Тьерри, прибившись к компании каких-то scallies, открывал для себя волшебные свойства весьма модной в тот год комбинации экстази и ЛСД. Ощущал он себя, надо полагать, эдакой Алисой в стране эйсид-хауса. С первыми лучами солнца на наши головы обрушился страшный ливень, а когда он закончился, в утреннее небо стали взмывать разноцветные монгольфьеры, и тысячи вымокших чумазых рейверов принялись как ненормальные носиться по поляне в надежде догнать эти сказочные шары. "Убойная комбинация" дождя, грязи, полумрака и воздушных шаров вывела из строя последние исправные нейроны Тьерри, так что теперь мой несчастный братец напоминал уже не Алису, а самого настоящего Сумасшедшего Шляпника… Вечеринка близилась к концу. Из динамиков несся голос Карли Саймон с ее вечным вопросом "Why?". Ветер развеивал эту бездонную меланхолию по окрестным полям и лугам, а я стоял и вопрошал: "Why… oh why… tell me, please, Carly, why do I really want to go back to Paris?"