Элемент 68

Старичок был слаб, лежал почти без движения, лишь сипло дышал да перекатывал глазные шары под пергаментными веками. Заслышав удары клюки в коридоре, дедушка оживал, приподнимался на подушке и подмигивал Алексею заговорщически: «Слышь, моя идет». Говорил это с гордостью, как будто войдет сейчас в палату красавица писаная и все ахнут. Алексею сначала было смешно, а потом он сам эту красоту увидел. Для своей ненаглядной пыжился дед, старался сидеть прямо, хлебал жидкий супчик с деланым аппетитом и все нахваливал еду, докторов, больницу. Нахваливал и гладил на краю кровати ссохшуюся женскую ладонь. Когда жена уходила, дед в бессилии сползал по подушкам и почти не жил до следующего ее визита.

Узнав, что к Алексею не ходят, старушка взяла шефство и над ним. Прибрала у тумбочки. Заставила медбрата поменять белье. Без денег заставила, хотя все в палате говорили, что такое невозможно. Супчики Алексей не любил, но понял, что может отказом задеть хрупкую гордость людей, тихо несущих свою аккуратную нищету. Поел аккуратно, от сердца поблагодарил, отвернулся к стене и скрючился от жалости к своей недоделанной жизни.

Про прошлое старик почти ничего не рассказывал. Лишь вздыхал. Да перекатывал глазами. Иногда дыхание превращалось в сплошной хрип. Алексей сначала пугался и звал врача, а потом привык и не успел попрощаться.

Очнувшись от дурного димедролового сна поздно утром, Алексей нашел кровать рядом пустой. Перестелить еще не успели – лишь голый матрас с застаревшими ржавыми разводами. У кровати сидела жена деда. Тихо сидела, не плакала. Встретив взгляд Алексея, лишь сказала:

– Вот так-то. Первым мой успел. Всегда был шустрым, вот и теперь. Как один там будет меня ждать?

– Дождется обязательно, – утешил Алексей.

Старушка посмотрела на него так строго, что стала понятна бестактность Алексея.

– Конечно, дождется, зачем говоришь? Он меня тут знаешь сколько ждал? А там, на небесах, попроще. Хотя мог бы еще пожить, если бы не эти черти.

– Что за черти? – Алексей видел, что старушке надо выговориться.

– Да самые натуральные. Все в черном да с рогами.

– На голове?

– У этих на спине были.

Алексей решил, что старушка бредит, но всплыл в памяти захват института и эмблемы охранников: вышитые золотом длинные кривые сабли, расходящиеся из круглого щита.

– И верно, черти, – сказал Алексей, скорее себе.

– Самые натуральные и есть, – подхватила старушка. – Пятьдесят лет люди работали, всю страну станками обеспечивали. А вот ворвались ироды, людей повыкидывали, станки разворовали.

– Какие станки? Там же лаборатория была, – удивился Алексей.

Теперь уже старушка решила, что бред у Алексея.

– Какая лаборатория? Завод! А Сергей мой, Спиридонович, упокой Господи его душу, тридцать лет был директором.

– Когда же это было?

– Да уж и не припомню. Когда у нас президент менялся?

– Давно уже не менялся. Точнее, менялся, но ненадолго.

– Вот, милый, незадолго до этого и случилось. Сергея Спиридоновича моего прямо подкосило. А ведь молодцом всегда был, фронтовик, боевой офицер. Рядом с Трудовым Красным Знаменем всегда Боевое носил.

– А что же тогда бороться не стал с чертями, если боевой офицер?

Старушка опять посмотрела на Алексея строго и пожевала губами.

– А вот не стал, мил человек. Сначала поверить не мог, что по фальшивым бумажкам можно государственный завод отобрать. А потом разобрался, в чем дело, газеты почитал и руки опустил. Вот, говорит, дражайшая моя Вера Андреевна, где грех мой вернулся. Кривой дорогой, да верной.

– Какой грех-то, Вера Андреевна? – спросил Алексей.

– А грех он, милый человек, у каждого свой. Есть у тебя тарелка? Давай супчик перелью, не выбрасывать же теперь. Кремация через три дня, тут, внизу, через корпус. Ты приходи попрощаться. Все же последний его попутчик. Сергей Спиридонович на смерть сотни людей проводил – там и война, и еще всякое. А ты, значит, проводил его. Уж доведи до конца. Не зря же все на свете, не зря, мил человек.

На панихиду Алексей пошел. В спортивном костюме проскочил мимо медсестры на вахте, навалился на стеклянную дверь, и даже голова закружилась от свежего воздуха. У ритуального зала нашел Веру Андреевну.

– Ты позволь, я на тебя обопрусь. Спасибо, Господи, последние силы ушли, значит, недолго тут одной мучиться.

Вместе подошли к гробу, Алексей помог поаккуратнее разложить вдоль тела цветы: пришедшие на панихиду клали их в общую кучу и тут же отходили – стеснялись вялой убогости последних подношений. Крышку гроба закрыли, прощание закончилось. Провожающим подали целый автобус – не поскупился завод.

– Хоть и черти, – пояснила Вера Андреевна, – а к покойникам у нас всегда с уважением.

Алексей помог старушке подняться в автобус, потом ждал, пока вскарабкаются остальные. Проход перегородила инвалидная коляска, и Алексей оказался на поминках.