Элементали

– Одесса, ты несешь какую-то чушь. Ты меня пугаешь. Я хочу, чтобы ты вынесла отсюда этот хлам.

– Нужно оставить это здесь как минимум на полгода, – ответила Одесса, – именно в этот промежуток могут вернуться мертвые. Они умирают и сразу же начинают забывать, но им нужно шесть месяцев, чтобы перестать об этом беспокоиться, – она кивнула в сторону мраморной плиты Мэриэн Сэвидж. – Она сейчас там и не может вспомнить все, она уже что-то забыла, но она знает, как выбраться, и знает, за кем идти, она…

– Одесса! – воскликнул Дофин, дрожа всем телом. – Ни слова больше об этом!

И он выбежал из тусклого серого помещения, оставив Одессу подметать пол и протирать тряпкой мраморные стены. Полчаса спустя он ждал ее в машине, молчаливый, нервный и угрюмый, и они не разговаривали по дороге обратно в Малый дом. Но даже если бы и заговорили, Одесса не стала бы рассказывать ему о том, что нашла в мавзолее то, что было незаметно, пока глаза не привыкли к тамошнему полумраку: бетон вокруг мраморной плиты откололся в нескольких местах, оставив тонкие черные трещины. В эти трещины можно было просунуть соломинку и прикоснуться к гробу Мэриэн Сэвидж.

Глава 17

Вопреки планам, Дофин остался на ночь в Мобиле. Его бухгалтер узнал от адвоката, что он в городе, и позвонил поздно вечером, спросив, сможет ли Дофин поговорить с ним. Одесса заверила его, что не будет никакой разницы, если они не вернутся в Бельдам до завтра, а она как раз хотела заночевать у себя дома. Предупредить тех, кто остался в Бельдаме, не было никакой возможности, но, скорее всего, они не будут слишком волноваться.

Дофин высадил Одессу у ее дома, поужинал с Лоутоном МакКрэем и Сонни Джо Блэком в рыбном ресторане на городском причале, где ознакомился с обнадеживающими успехами предвыборной кампании и вежливо выслушал многочисленные причины, почему следует продать Бельдам нефтяным магнатам. Вернувшись и вставляя ключ в замок погруженного во тьму дома, он понял, что впервые проведет здесь ночь в одиночестве.

Вуду Одессы – есть ли более подходящее слово? – этот бессмысленный набор порченых артефактов из жизни матери по-настоящему его беспокоил. Конечно, чернокожая женщина знала легенды семьи Сэвиджей о мертвых, что не были мертвыми, но ее коллекция предметов на мраморном полу гробницы, казалось, предназначалась для защиты от большего зла. Страх, что Мэриэн Сэвидж восстанет из мертвых, прилип к Одессе, как паутина. Дофин задернул шторы в столовой, чтобы у него не возникало соблазна посматривать в окно на Большой дом: он боялся увидеть там свет.

Дофин понуро бродил по дому, громко включив телевизор в надежде, что голоса и смех его утешат. Он услышал в ситкоме птичий крик и внезапно подумал о Нэйлзе. Когда он поехал в Бельдам, Нэйлза оставили нарочно; ему абсолютно не хотелось снова услышать единственные слова, произнесенные птицей: «Мамаши Сэвиджей жрут своих детей!»

Дофин подошел к клетке на застекленной веранде и приподнял накидку, молясь, чтобы птица не повторила это ужасное причитание. Клетка оказалась пустой. Она была начисто вычищена, кормушки и поилки были пустыми и сухими.

Телевизор был оставлен включенным на всю ночь, чтобы заглушить шум в доме.

На следующее утро, когда прибыли две горничные, Дофин узнал, что в тот день, когда они уехали в Бельдам, Нэйлз стал отказываться от еды. Он тосковал и без конца царапал газету на дне клетки, разрывая за день дюжину слоев. Через неделю он умер, и садовник похоронил его на грядке с бородатым ирисом рядом с Большим домом.

– А он говорил? – нервно спросил Дофин.

– Говорил? – воскликнула худая горничная. – Эта птица не умела говорить. Она ни слова не сказала с того дня, как ваша мама его завела!

– Нет, – ответил Дофин на вопрос Одессы, хорошо ли он спал, – я совсем не спал. Я не привык спать один, не люблю спать один. И я скажу даже, Одесса, – проговорил он тоном, как никогда близким к раздраженному, – это все из-за твоих вчерашних проделок в мавзолее, из-за тех вещей, что ты разложила на полу. Это неуважение к мертвым, это против религии, и я даже не знаю, против чего еще.

– Я сделала это ради вас, – просто ответила Одесса.

– Я знаю, – сказал Дофин, уже смягчаясь. – И я ценю это. Правда ценю. Но дело в том, что мама умерла. Абсолютно точно. К нам приходили два врача и оба сказали, что она мертва, а на похоронах – ты сама видела – я воткнул ей нож в грудь. Одесса, мне было сложно заставить себя это сделать, но я проверил – кровь из нее не текла.

– О, она мертва, – кивнула Одесса. Погода задалась прохладная и ветреная, так что кондиционер в машине не понадобился. Оба передних стекла были опущены. – И когда я положила туда эти вещи – разбила ту чашку и опустошила пузырьки с таблетками, то просто хотела убедиться, что твоя мама точно вспомнит, что мертва. Это все, чего я хотела.

– Мертвые не возвращаются, – категорически заявил Дофин.