Элементарная социология. Введение в историю дисциплины

Еще раз прокатываем тот же самый аргумент Руссо, но очень внимательно. Итак, было некоторое состояние, говорит Руссо, лучшее, чем теперь. А потом начинаются изнеженность, разврат, ухудшение, и доходит дело до современного состояния. Но что было до того, что было еще раньше? Вот шаг назад, еще шаг назад, еще шаг. Понятно, что, если мы говорим о прогрессе, то он неостановим и бесконечен: когда остановится человечество, когда оно перестанет изощряться и делать новые изобретения? Разве что оно осознает неправильность пути и пойдет назад. Вспомним естественное состояние у Гоббса. Там нет ничего исторического ни в отношении прошлого, ни в отношении будущего. Поэтому исторические аргументы у него играют самую маленькую роль, скорее вспомогательную.

Гоббс говорит: мы не знаем, что существовало раньше, никто не застал этого первого договора, и поэтому мы даже не будем вдаваться в эти исторические штудии – все равно они нам ничего не дадут. Правда, сохранились некоторые племена в Америке, и мы можем видеть, как они живут, – и это отчасти дает нам какие-то слабые подобия аргументов относительно того, что такое естественное состояние. Кстати говоря, в этом случае естественное равно неполитическому, то есть жить так можно, но плохо, говорит Гоббс, потому что он, невзирая на всю критику Аристотеля, держит в уме главное: человек по природе животное политическое. Пока он не образовал политическую общность с другими, он не вполне человек. Но как происходит исторический переход к политическому на самом деле, Гоббс не знает. Что говорит Руссо? То же самое, на первый взгляд: мы не знаем, как произошел этот переход. Было естественное состояние – это несомненно. Оно хотя бы потому было, что, если мы отступаем все дальше назад и человек становится все более близким природе по мере удаления от современности, тогда в какой-то момент мы должны, исходя из нашей теоретической логики, прийти к полному слиянию человека с природой, к естественному человеку. У Гоббса нет естественного человека, только естественное состояние современных ему людей со всеми их страстями, с гордостью и жадностью. А естественный человек Руссо не может быть таким, не может сохранять черты современника Руссо.

Тогда на дворе был уже XVIII век, и просто отговориться, что данных нет, не так просто. Увеличивается область тех данных, которые можно приводить в подкрепление своих точек зрения. Гоббс может только походя упоминать индейцев – а Руссо уже нет. К его времени о так называемых дикарях известно намного больше, чем во времена Гоббса, и эти сведения ложатся в виде аргумента в копилку той информации, которую он обрушивает на читателя. Если взять старое издание Руссо в серии «Литературные памятники» – там есть замечательная иллюстрация: величавый индеец с пером, повязкой на голове, в длинном плаще, с трубкой на берегу океана. Весь его вид выражает благородную суровость. Фенимор Купер не увидел бы своих Чингачгуков, если бы он не начитался Руссо. Естественно, индейцы были в Америке, где был и Купер, а Руссо жил во Франции, и никаких индейцев не видел. Но именно Руссо придумал благородного дикаря. В нашей литературе знаменитые благородные дикари есть у Александра Сергеевича Пушкина, только у него место индейцев занимали цыгане. А если вы поищете в Интернете, то вместе с Руссо вам выдадут Жюля Верна, у которого благородный индеец Талькав помогает искать капитана Гранта.

Руссо придумывает своего дикаря на основании рассказов путешественников, но он понимает, что даже этого недостаточно. Недостаточно сделать так, как сделали через сто с лишним лет после него английские антропологи, а именно охарактеризовать примитивные формы общежития как то, что можно отождествить с историческими существовавшими когда-то формами общежития европейских народов (смотрите: то, что мы видим сейчас, позволяет узнать, как было в Европе в дописьменные времена). В принципе, так мог бы рассуждать и Руссо, но ему этого было недостаточно для того, чтобы довести свой аргумент до окончательной, последней ясности. Потому что даже жизнь индейцев – это некоторая форма общества, а раз так, то что-то было еще до этого. Внимание! Для Гоббса пример индейцев, живущих без государства, не опровергает его концепцию, потому что без государства их жизнь все равно плохая, неправильная. А для Руссо даже благородные дикари еще недостаточно близки к природе. Оказывается, что естественность, она же природность, должна быть отыскана там, где все, что несет на себе следы совместного человеческого существования, по идее, отсутствовало.