Элементарная социология. Введение в историю дисциплины

Эта сила, превосходящая каждого отдельного человека, появляется лишь за счет соединения всех людей. Но тогда на каком основании эта сила, это право, это качество суверенности может быть приписано хотя бы кому-нибудь? Она образуется только из совместности: люди совместно образуют общественный организм. У этого организма есть важнейшее качество, которое Руссо называет «общей волей». И это очень хитрая штука. Общая (лучше бы назвать всеобщей!) воля, она же «volonte generale», – это новое агрегатное состояние воли. Есть воля отдельных людей; сначала у каждого есть своя воля как у человеческого существа; движимые волевыми побуждениями, люди решают образовать ячейку – даже самая малая ячейка может быть названа обществом. Но когда она становится общественным организмом, у нее появляется собственная воля. То, что у нас устанавливается через социологический опрос, когда мы видим результаты так называемых социологических исследований, – это не общая воля. Руссо называет это другим термином – «воля всех», «volonte de tous». Воля всех – это арифметическая сумма отдельных, частных волений. Один хочет одного, другой – другого. Собралось 1000 человек на вечевом поле и начали решать о предпочтениях касательно шоколадок. Провели опрос, проголосовали, каждому выдали конфеты в тех пропорциях, в которых проголосовали: кому «марс», кому «сникерс». Но сама возможность мирно собраться и узнать мнение друг друга о предпочтениях, сама возможность свободно решить, что по результатам голосования будут распределять сладкое, гарантии распределения и свободы изъявления воли и многое другое – это результат предшествующих решений, природа которых совсем иная. Это конститутивные вопросы социального организма, решение которых затрагивает его природу.

Если та же орава собралась на вечевом поле и решает вопрос, записать ли в конституцию поедание «сникерса» как признак гражданина (меньшинство любителей «марса» объявлено врагами народа), ставить ли изображение «сникерса» на знамени, не объявить ли войну соседнему селению, которое поедает «марс», – это уже признак другого типа воли. Это уже всеобщая воля. Почему? Что произошло? Если их не 1000, а 100 000 – никакое поле их не вместит. Нужно как-то иначе справляться. Принимать решения, как учит нас история западной представительной демократии, лучше избранному меньшинству. Руссо же говорит: представительности вообще быть не может. Суверен не может быть репрезентирован. Откуда такое рассуждение?

Представим, что есть некое одушевленное целое, называемое общественным организмом. Вы говорите, что оно не целое, – но тогда это не общественный организм, тогда там нет общей воли, тогда там договор не состоялся. А если он состоялся, то люди превратились в частицу некой общности. Каждый человек по отдельности стал частицей некой общности. Маяковский говорил: «Я счастлив, что я этой силы частица». Но тебя не спрашивают, счастлив ли ты. Главное – ты частица. Если это целое, значит ли, что из него может быть выделена частица, которая объявляется равной целому? Репрезентирующее лицо может быть такой частицей. В ответ на это Руссо говорит: «Люди, которые называют себя представителями народа, – узурпаторы». Потому что, если ты то же самое, что и народ, то зачем ты себя называешь репрезентантом и выделяешься? А если ты не то же самое, то на каком основании ты ему что-то диктуешь?

Часть проблемы решается здесь на путях полу-утопических, полу-терминологических. Полу-утопических в каком смысле? Руссо, как я специально вначале упомянул, – уроженец Женевы. В Швейцарии (Женева, правда, в те годы еще не входила в Швейцарию) граждане одного кантона близко знают если не каждый каждого, то хотя бы через родственников или общих знакомых. Очень большая связность, которую, кстати, отмечал в свое время Макс Вебер. Это сравнительно небольшие образования, обозримые. Для Руссо государство численностью больше 10 000 человек уже плохо устроенное. Поэтому он, предлагая дизайн наилучшего государства, говорит, что оно слишком большим быть не должно. Это благие пожелания, хотя и не без опоры на то, что есть в реальности. Отчасти у него вопрос решается терминологически. Во-первых, необходимо тех, кто выполняет управленческие функции, называть порученцами, временными уполномоченными, но ни в коем случае не представителями. Выполнил поручение – и пошел прочь. Он не является сверхъестественной персоной, в которой сосредоточен, как говорили за 100–150 лет до Руссо, «raison d'Etat». Нет никакого «разума государства», нет высших рациональных резонов управления, которые известны правящим. Руссо глубоко не понимает объективных задач государственного управления и того, зачем нужны наиболее компетентные управленцы.