Элементы #9. Постмодерн

Дмитрий Тараторин Теория Евразийского Государства

Имя Николая Алексеева известно значительно меньше имен прочих лидеров евразийства, что совершенно не соответствует той роли, которую он сыграл в формировании идеологии и развитии движения. А.С.Изгоев, характеризуя вождей евразийства и определяя Сувчинского и Святополка-Мирского как левых, а Савицкого и Трубецкого как хранителей ортодоксии, заметил, что Карсавин и Алексеев стоят в этом ряду особняком. И хотя политические взгляды их существенно отличались (если Карсавин в конце 20-х примкнул к левым, то Алексеев вместе с Трубецким, Савицким и Ильиным резко выступил против идей, пропагандировавшихся их печатным органом — газетой "Евразия") общее действительно было. Оба они присоединились к движению в середине 20-х годов, когда основные его ориентиры уже были определены, хотя и не получили еще детального обоснования. И тот и другой до революции уже были известными учеными, и каждый из них, присоединившись к евразийству, стремился дать ему твердую теоретическую базу. Карсавин — философскую, Алексеев — правовую. Оба, хотя и не были в числе отцов-основателей — творцов софийского манифеста, тем не менее, практически сразу вошли в руководящее ядро движения. Только, если Карсавин вскоре после раскола отходит от евразийства, Алексеев до конца остается верен истинному исповеданию идеи-правительницы. Он, безусловно, был первым и ведущим теоретиком нового права, которое призвано было послужить базой для построения невиданной в мире государственности великой России — Евразии.

"Утрата национальной формы судопроизводства есть максимум денационализации"

Алексеев видел одну из важнейших задач евразийцев в том, чтобы построить систему права, основанную на исконно народных представлениях о правде и справедливости. Он указывал на абсолютную ложность мнения либералов о том, что русский народ жил в отсутствии правосознания — напротив, "он жил в состоянии правосознания развитого, но отличного от правосознания народов западной культуры". Имперский период был характерен разрывом между правом писаным и народным, что и послужило одной из причин революции. Для русского правосознания всегда было характерно свободное "субъективное право", основанное на судейском усмотрении, на совести и на Боге. Если крестьянин свято чтил обязательства перед своим же братом крестьянином, то обмануть помещика он за грех не считал. Дифференцированным было и отношение к собственности. Если к продукции, произведенной человеческим трудом, отношение было проникнуто почти религиозным уважением (так, кража скошенного сена считалась несмываемым позором), то правом абсолютной собственности на землю не мог, по этим представлениям, пользоваться ни человек, ни община. Земля — Божья. Собственность же возникает там, где приложен труд. Поэтому идея национализации земли — идея глубоко народная. Советская власть была признана народом, поскольку многие ее аспекты вполне соответствовали его представлениям. Так и "революционная законность", и субъективное право не противоречит вековым традициям. Более того, находясь в постоянной оппозиции к «барам», народ против вмешательства государства в личную жизнь никогда не возражал. За правильной народной властью права ограничения личности признавались полностью. Оторванность же труда от производственного организма, "взгляд на него как на частное соглашение с предпринимателем, как на вопрос только рабочей платы, " все это не уживается с народными представлениями, считающими, что без труда нет и производственной деятельности и что интересы труда в процессе производства глубоко органические".

Судопроизводство также должно быть приведено в соответствие с народным пониманием "правого суда", ведь "судебная функция — один из первых атрибутов государственной власти". Ни одна из областей государственной жизни не указывает так на национальные особенности, как судопроизводство. Утрата национальной его формы означает максимум денационализации, что, собственно, и наблюдалось в период империи, когда сначала насаждалось германо-прусское, а затем романо-либеральное судопроизводство. В русском суде до 1649 года всегда присутствовал староста — представитель народа. Затем суд полностью перешел к чиновникам. Так называемые "прогрессивные инициативы" Александра II, и в их числе суд присяжных, народом были встречены абсолютно равнодушно. Алексеев отмечает, что в эмиграции широко было распространено мнение: "возврат к уставам Александра II невозможен, потому что они слишком хороши". Евразийцы же утверждают, что они не соответствуют народному сознанию, а значит, попросту непригодны. "Пришла пора покончить с тем наивным чисто интеллигентским предрассудком, что в романской либеральной теории судопроизводства лежит некоторая абсолютная истина, и непризнание ее равно политической измене и нравственному падению".