Елена

Si vivis Romae, Romano vivito[23]. Множество людей, покидающих родину по тем или иным мотивам, в основном, конечно, в погоне за участью лучшей, чем та, которую им уготовила судьба, заставив ступить на жизненные подмостки в месте, выбранном без учета их пожеланий, но иногда и в силу обстоятельств подобных Елениным (хотя и Елена, в сущности, искала лучшей доли, чем та, которая ей выпала), готовы соблюдать эту формулу. Оказавшись в Соединенных Штатах Америки, во Франции, да даже в Мексике, они принимаются покорно учить английский, французский или испанский язык, не только язык, но его в первую очередь. Попавшие ни с того, ни с сего, против своей воли и желания, почти как гонимые стихийным бедствием или геноцидом горемыки, в независимую Эстонию вместе со своими домами, квартирами, работой и бытом люди эстонского учить не хотели. Во-первых, потому что в государство это они не рвались, хоть и жили на его территории. Во-вторых, потому что язык учить вообще дело нелегкое, а учить эстонский, да еще человеку немолодому, трудно вдвойне. В третьих… В третьих, читатель, от провинциала, приехавшего в Рим, ожидали, чтоб он блюл римские обычаи, это да, но кто мог бы требовать, чтоб римлянин на территории империи жил по законам каких-нибудь халдеев. А имперское сознание далеко переживает империи. И присмотревшись к так называемым русскоязычным, нетрудно было обнаружить, что осевшие в Эстонии евреи, например, или армяне в большинстве своем эстонский язык освоили. Разумеется, и потому что это нации, скажем так, практичные. Но не только.

Конечно, к поведению эстонцев можно было придраться. Но и понять его. Женщина, которая выходит замуж по любви, мечтает быть девственницей, особенно если ее перед тем изнасиловали. Расторгнув заключенный с советской властью по принуждению брак, эстонцы возмечтали о девственности и решили сделать вид, что брака не было.

Сознание Елены раздирали две противоположные мотивации. С одной стороны, она корпела над учебниками и словарями, пытаясь вбить в свою не первой свежести память бесчисленные и бессистемные падежные окончания и прочие премудрости, ибо, отбросив эмоции и амбиции, вынуждена была согласиться с упомянутой выше формулой. С другой, эмоции и амбиции, будучи выброшены за дверь, лезли в окно, пусть и наглухо закрытое и заклеенное в силу местных климатических условий бумагой, лезли и каким-то образом пролезали, видимо, находили микроскопические щели, и Елене начинало казаться нелепостью положение, когда она, специалист экстра-класса (вслух она этого не сказала б, но себе…), вместо того, чтоб делать свое дело, должна зубрить язык, без которого прекрасно можно обойтись даже в объяснениях с эстонцами, не говоря о полумиллионе русских. И периодически она с треском захлопывала книги и зубрить переставала.

Однако у читателя может возникнуть законный вопрос: на каком языке общались между собой наши супруги, а они общались, и весьма интенсивно, делясь друг с другом не только повседневными заботами, но и воззрениями, мнениями, впечатлениями и тому подобное, исповедуясь в прошлом – Олев более откровенно, Елена, как всякая женщина, скупо и не очень охотно – и строя планы на будущее. Так на каком языке? Ответим прямо: не на английском. Разумеется, то, что Олев на языке Билла Гейтса (благодаря которому филологическое изнасилование человечества стало принимать характер добровольного выбора) объяснялся кое-как, а Елена знала слов десять (тем более, что компьютера в качестве стимула к заучиванию второго десятка у нее не было), вряд ли могло служить помехой к обмену мыслями именно на этом наречии, общались же по-английски гордые президенты трех прибалтийских государств, собираясь на свои саммиты, но Олев, не будучи совершенно лишенным эстонского патриотизма, все же не заходил в нем настолько далеко, чтобы принципиально игнорировать «язык межнационального общения», а что касается Елены, то она не только относилась к недавно детерминированной категории русскоязычных, но и ощущала себя космополиткой, во всяком случае, в глубине души.