бы писать подобные письма Коломбам, я ни за что не поехала бы в Европу. Я перевернула бы и небо, и ад, чтобы помешать Правлению выставить их из дома. Я вернулась бы домой при первых же признаках опасности. Но я не сделала этого – потому что я ничего подобного даже не могла себе представить!
– Но откуда вообще взялась эта госпожа Коломб? Вы ведь ее рекомендовали как свою знакомую, значит, должны были знать, на что она способна.
– Я проанализировала все моменты нашего с ней знакомства и теперь понимаю, когда мне следовало бы задумываться над тем, что можно ожидать от этой дамы. Вероятно, она начала строить планы предательства еще в 1880 году, с первого же дня, как только очутилась со своим мужем в Бомбее в нашей в теософской штаб-квартире. Босые, без гроша в кармане, они едва не умирали от голода. Эмма пригрозила, что продаст мои секреты, о которых кое-что знает, если я не помогу ей с работой. Я понимала, что это шантаж, – но мне ли жаловаться? Разве Учитель не предоставил мне право выбора: следовать заповедям Владыки Будды, который велит нам накормить даже змею, умирающую от голода, презрев страх, что она может укусить кормящую ее руку, – или же принять карму, которая неизменно карает того, кто отворачивается при виде греха и нищеты и не озаботится помочь грешнику или страдальцу.
– Почему же вы мне еще тогда этого не сказали? Я ведь тоже им доверял.
– Я не думала, что это так серьезно. Да и что она могла знать? Потом, вспоминаю, был еще один настораживающий случай. В начале 1884 года, перед моим отъездом в Европу, мы вместе с Мохини и недавно избранным главой Правления ТО Гартманом собирались нанести визит князю Харисингхджи в Вареле. Эмма Коломб тоже с нами напросилась. Она уже несколько раз безуспешно пыталась под разными предлогами выманить две тысячи рупий у богатого князя и надеялась, что на сей раз ей повезет. Когда это обнаружилось, я сделала ей выговор, а она пришла в ярость и стала выкрикивать всяческие ругательства, поклявшись отомстить. «Не прощу ей до конца жизни, – заявила она, – уж я ей устрою!» Вот и устроила! – развела Елена руками.
– Что же теперь? Какой вы предполагаете дальнейший поворот событий? – продолжал Олкотт, не предлагая собственных решений.
– Во-первых, я слагаю с себя обязанности секретаря-корреспондента Общества. Я публично обязана заявить о своем выходе из него, так как считаю, что пока я состою в Обществе, тем более во главе его, – я буду постоянной мишенью для нападок, и от этого пострадает Общество. Мое сердце, – если от него еще что-то осталось, – разбито. Но мне приходится пожертвовать собой ради блага Общества. Дело выше отдельных людей и личностей.
– Я не сомневаюсь в вашей преданности делу, но Общество может не согласиться.
– Я буду его просить.
– Хорошо, я не стану давать прогнозы на то, какое решение примет Правление Общества, а вот что делать с обвинениями, выдвинутыми семьей Коломб, ума не приложу.
– Мне непременно следует ехать в Индию и подавать в суд. Буду пытаться доказать, что письма писала не я. А что касается моей репутации, обвинений в распутном образе жизни, незаконно рожденных детях и прочего ворошения грязного белья, – то я не знаю, как это можно доказать в суде. Остается только обвинить Коломбов в клевете.
– Я тоже не представляю, как можно доказать документально отсутствие детей, которых не было. Но я хочу вас немного подбодрить другим сообщением. Когда я
узнал о случившемся из свежих газет, направляясь в поезде из Парижа в Лондон, новость меня сразила, можно сказать, наповал. Я срочно изменил направление маршрута и поспешил к вам. В то же время в дороге я чудесным образом получил письмо от Учителя. Хочу вам его показать, – он протянул сложенный вчетверо листок.
Елена с трепетом развернула письмо, пестревшее строчками знакомого почерка и написанное синим карандашом, и прочла следующее:
Когда Олкотт уехал, Елена решила предпринять кое-какие меры для доказательства того, что детей у нее не могло быть. Она обратилась к женскому врачу, у которого взяла справку.
Выдержка из медицинского свидетельства гласит следующее: