Елена Блаватская. Интервью из Шамбалы

1) Обстановка. – «Комната Елены Петровны обставлена в типичном для эпохи викторианском стиле, довольно большая, – вспоминал один из посетителей, – в глаза бросались многочисленные маленькие столики и этажерки, расставленные вокруг того места, где сидит Е.П.Б. – уже очень больная, со следами водянки, придающей ее телу, некогда стройному, неестественную полноту; создается впечатление, что она едва ли сумеет подняться с кресла. Я вижу ее сзади, обрамленную светом, льющимся из окна. За окном виден зеленый массив Холлэнд-парка.

Я осматриваю комнату, стараясь не шуметь. Дальняя часть помещения занята пестрой коллекцией: книги, пергаменты, свитки из ткани, вероятно, с письменами, бронзовые статуэтки с юга Индии, отобранные скорее из-за символики, нежели из-за древности или внешнего вида, ковры из Адони, деревянные блюда из Морадабада, кашемировые салфетки, сенегальские изображения, на полу ковры из палгатского волокна. Необычные фигурки неизвестного происхождения, камни, какие-то маленькие окаменелости, собранные во время путешествий по дальним странам и не имеющие особой ценности, которые подходят скорее для кабинета старого лорда-путешественника, нежели знатной русской дамы. Я не подозревал, что кресло Е.П.Б. вращающееся, – она уже не работает спиной ко мне, а весело смотрит на меня, ожидая, когда я закончу свой осмотр. Извинившись, я подхожу и сажусь на деревянный стул у полунакрытого стола в двух метрах от нее, на который она мне указала».

2) Распорядок работы. – «Правила, заведенные в доме, были – и остались – очень простыми, – вспоминала об этом периоде Анни Безант, – но Е.П.Б. настаивала на том, чтобы наша жизнь была предельно размеренной. Мы завтракали в 8 часов, потом работали с перерывом на ленч в час дня до ужина в семь. После ужина все дела, касающиеся Общества, отставлялись в сторону, и мы собирались в комнате Е.П.Б., где обсуждали наши планы, получали наставления, слушали, как она объясняет самые запутанные вопросы. В полночь все огни в доме гасли. Сама она писала безостановочно; постоянно недомогающая, но с непреклонной волей, она заставляла свое тело служить ей… В роли учителя она была удивительно терпелива, объясняя одну и ту же вещь по-разному снова и снова, но если ее объяснение все равно не доходило, она откидывалась на спинку кресла: „Бог мой (легкое „Mon Dieu“ иностранки), – неужто я совсем дура, коль вы никак не поймете?“ „Ну-ка, вот вы, вы, – обращалась она к кому-нибудь, на чьем лице читались робкие проблески понимания, – объясните этим олухам царя небесного, что я имею в виду“. Если ученик подавал надежды, она безжалостно боролась с его тщеславием, самомнением, претензиями на обладание знанием; острые стрелы иронии разили любое притворство. Других она гневной насмешкой пробуждала от летаргии; она в полном смысле слова сделала себя орудием для подготовки учеников, при этом ее совершенно не волновало, что они или кто-то другой станут думать о ней, лишь бы это шло им на пользу».

3) Досуг. – «Любимейшим удовольствием ее было в эти последние наши вечера слушать русские, простые песни… – писала Верочка, которая в то время вместе со своими двумя дочерьми гостила у сестры в Лондоне. – То и дело обращалась она то к одной, то к другой из дочерей моих с заискивающею просьбой в голосе: „Ну, попой что-нибудь, душа!.. Ну, хоть Ноченьку!.. Или Травушку… Что-нибудь наше родное спойте…“ Последний вечер перед отъездом нашим до полуночи дочери мои, как умели, тешили ее; пели ей „Среди долины ровной“ и „Вниз по матушке по Волге“, и русский гимн наш, и русские великопостные молитвы. Она слушала с таким умилением, с такою радостью, будто знала, что больше русских песен не услышит».

4) Обучение, идеи. – «На прошлой неделе Е.П.Б. особенно интересно говорила о „Тайной Доктрине“. Надо постараться упорядочить это и записать, пока все еще свежо в моей памяти, – тщательно конспектировали каждый шаг своей руководительницы теософы. – По ее собственным словам, „лет через тридцать-сорок это может кому-то пригодиться“. Прежде всего, „Тайная Доктрина“… содержит, по ее словам, ровно столько, сколько мир сможет воспринять в грядущем столетии. В связи с этим возник вопрос, на который она ответила следующим образом: „Мир“ означает человека, живущего в личностной Природе. Этот „Мир“ найдет в двух томах „Тайной Доктрины“ все, что доступно его пониманию, но не более. Но это не значит, что Ученик, который не живет в „Мире“, не сможет найти в этой книге больше, чем находит в ней „Мир“. В каждой форме, какой бы грубой она ни была, содержится скрытый образ ее создателя. Подобно этому и в авторском сочинении, каким бы туманным оно ни было, запечатлено скрытым образом знание его автора».