Елена Рубинштейн. Женщина, сотворившая красоту

С больничной койки Мадам руководила подготовкой к открытию салона, вникая во все детали. Елена назначила его на вечер четверга, когда вся элита в сборе. На праздник собралось столько знаменитостей, что яблоку было негде упасть. Пришли сестры Габор, актрисы, писатели Гор Видал и Трумен Капоте, пришел Сальвадор Дали и еще целая толпа известных людей. Все думали, что мадам Рубинштейн после операции не встает с постели. Каково же было удивление гостей, когда она вдруг появилась в новом платье, стилизованном под русский сарафан, и в лучших своих драгоценностях!

Величественная, как античная статуя, она твердо ступала и прямо держалась, правда, врач и сиделка поддерживали ее под руки. Проходя сквозь толпу, Елена, подобно императрице, милостиво улыбалась и кивала гостям в ответ на их почтительные поклоны, ласково поцеловала всех родных, которые были потрясены и собирались наброситься с упреками на врача, позволившего ей приехать. Властным мановением руки она заставила их умолкнуть и вдруг лукаво, заговорщицки улыбнулась О’Хиггинсу, будто девчонка-шалунья, удачно всех разыгравшая.

Гордость заставляла ее бороться с недомоганием, но буквально через десять минут ей стало так плохо, что пришлось уехать. Перед этим она успела съесть кусочек копченой лососины, жалуясь, что в больнице ужасно кормят.

Через некоторое время Мадам поправилась окончательно, но ее прежняя энергия, похоже, иссякла навсегда. Салон мужской косметики Гуриели мог бы процветать. Многие звезды кинематографа, к примеру Юл Бриннер и Тони Кёртис, стали его завсегдатаями. Однако никак не удавалось справиться с наплывом посетителей. Неустанные труды сверх сил в послевоенное время надломили ее, и она сдалась: закрыла парикмахерскую, возмущавшую князя. И план провалился. Убытки составили двести тысяч долларов за год, салон пришлось закрыть. Идея слишком опережала время, ее не удалось реализовать.

О’Хиггинс вернулся в свою каморку рядом с кабинетом Мадам. Он снова ведал ее перепиской, сопровождал ее повсюду. Они путешествовали вдвоем. В ноябре 1955 года Елена и Патрик были в Париже, в особняке на набережной. Внезапно среди ночи раздался звонок, О’Хиггинс бросился к телефону. Ему сообщили, что князь скончался от сердечного приступа.

Секретарь должен был подготовить Мадам к ужасному известию. Она, как всегда, проснулась еще затемно. Сидела в постели выпрямившись, обложенная подушками, поднос с завтраком стоял у нее на коленях. На тумбочке тускло светил ночник, мрачный ноябрьский рассвет едва занимался в небе, обложенном тучами. Патрик не успел и рта открыть, как Елена догадалась о том, что произошло.

Она закричала, зашлась плачем, все забегали, засуетились вокруг нее, утешая, успокаивая кто чем мог… О’Хиггинсу показалось, что это длилось целую вечность. Смерть Арчила ошеломила Мадам, она не ждала такого удара. Они прожили вместе восемнадцать лет в любви и согласии, поначалу Елена распоряжалась им как своей собственностью, но потом предоставила ему больше свободы. Их отношения совсем не напоминали те, что сложились у Мадам с Эдвардом Титусом; они с князем были снисходительнее друг к другу и почти не ссорились.

Арчил был прекрасным другом, внимательным, заботливым, остроумным. Постоянно шутил, говорил изящные комплименты. Умел наслаждаться жизнью и не отказывал себе в удовольствиях: вращался в свете, мастерски играл в бридж, ездил на курорты; не требовал лишнего, но и не стеснялся принять любой подарок, будто все это принадлежало ему по праву. Искренне уважал свою жену, хотя часто появлялся в обществе один из-за ее постоянной занятости. «С Еленой ни одна женщина не сравнится», — повторял он всем и повсюду. Да, он тратил немало денег. Елена никогда ничего для него не жалела. Но, надо отдать ему должное, князь знал меру.

Мадам унаследовала все имущество Арчила, коль скоро других наследников у него не было. Как известно, в свое время она настояла на том, чтобы в их брачный контракт внесли пункт, согласно которому, в случае если князь скончается первым, к ней вернется выделенная ему часть состояния. Тогда это всем показалось странным, ведь Арчил был моложе Елены на двадцать лет. Но интуиция никогда не подводила мадам Рубинштейн, благодаря своей предусмотрительности она не потеряла полмиллиона долларов после смерти мужа.

Дни тянулись как годы, Мадам не могла подняться с постели и никого не желала видеть. В Париже, Лондоне, Нью-Йорке люди беспокоились, со всех концов Земли ей посылали бесчисленные телеграммы, письма, звонили, передавали цветы и визитные карточки. Она никому не отвечала. И не пошла на похороны. Она вообще ненавидела погребальные обряды: они напоминали ей о собственной смерти. Елена словно бы бросала вызов судьбе: нет кладбища, нет траура, значит, нет горя. Однако ребяческий отказ признавать очевидность не избавлял от боли. Ей мучительно не хватало князя.

В конце концов извечный инстинкт выживания одержал верх над скорбью. Нужно было справиться во что бы то ни стало.