Елена Троянская

— Зачем бы мы стали лично приезжать, чтобы шпионить? — почти в один голос сказали они. — Как вам известно, лазутчиков на свете хватает, и притом опытных. А мы слишком заметные фигуры для этого.

— Да! Но ни один из этих лазутчиков не получает приглашения за царский стол.

Я желала, чтобы Менелай поскорее замолчал. Его слова звучали тяжело, грубо. Впервые я заметила семейное сходство между ним и Агамемноном.

— За этим столом ведется меньше откровенных разговоров, чем на рынке или на палубе корабля, — возразил Эней. — Царский стол — не то место, где разглашаются тайны.

— Я пригласил вас в свой дом. Я позволил вам видеть то, чего ни один лазутчик не видит, — твердил свое Менелай.

Хоть бы он замолчал!

— Вы пировали в обществе моей жены — честь, которой добиваются многие! — не унимался мой муж. — Вы видели ее лицо, слава о котором идет по всему свету!

— Ты говоришь обо мне, как о породистой свиноматке! — сказала я.

Я рассердилась на него, на его неуклюжие угрозы и нелепые похвальбы. И в это безобразие он пытается втянуть меня. Я перегнулась через стол и, глядя прямо в глаза Энею — Парис сидел рядом со мной, — сказала:

— Наполни свой кубок!

Эней поперхнулся и отодвинулся, смутившись, как сделал бы любой воспитанный человек на его месте.

— Елена! — окликнула мать.

Я выпрямилась и посмотрела на нее.

Менелай закашлялся и поднял кубок.

— Я только хотел сказать, что допустил вас в святое святых — в свою семью.

— Да, — ответил Парис. — Это правда.

Он разлил немного вина из своего бокала и что-то рисовал пальцем на столе, как ребенок. Я посмотрела, что он нарисовал. Красными винными буквами было выведено: «Парис любит Елену».

Мое сердце оборвалось. А если кто-нибудь заметит? Я приподняла левую руку и смахнула буквы, под пристальным взглядом матери. И в то же время его безрассудство привело меня в восторг.

Краем глаза я увидела, как Парис слегка подвинул к себе мой кубок — тот самый, свадебный подарок Менелая, — и медленно отпил из него, приложив свои губы к тому месту, которого касались мои. Я застыла в полной неподвижности, от ужаса только переводила глаза с одного лица на другое.

— Мы незамедлительно возвращаемся в Трою, — объявил Эней: он все видел. — Корабль ожидает нас в Гитионе.

— Разве не в Микенах? — спросил Менелай. — Я думал, вы высадились в Микенах.

— Это так, мы высадились в Микенах, — заговорил Парис. — Но наши люди обошли Пелопоннес и бросили якорь в Гитионе: он ближе. Теперь нам не нужно возвращаться в Микены.

— Я тоже отплываю из Гитиона, — сказал Менелай. — Да, мне уже пора. Простите, но должен покинуть вас.

Он выждал ровно девять дней и ни часом дольше. Его пунктуальность вдруг вызвала у меня досаду.

Он осушил прощальный кубок, сказал несколько слов и показал жестом, что все должны вместе с ним встать из-за стола.

Я обернулась, чтобы сказать официальные слова прощания Парису, и увидела, как он одними губами беззвучно прошептал: «Священная змея». Я прикрыла глаза в знак того, что поняла его. Он назначил мне свидание у алтаря, где обитала священная змея, хранительница нашего дома.

Я царственным шагом вышла из зала вслед за Менелаем и направилась за ним в его покои, чтобы попрощаться. Он шел так быстро, что я отстала.

Я, напротив, шла очень медленно. Во дворце было тихо, ни единого звука.

Я вошла в его комнату, неожиданно темную, хотя в дальнем углу горели одна или две масляные лампы. Из смежной комнаты донесся тихий шепот. Я замерла на пороге, стараясь не выдать своего присутствия, и прислушалась, я понимала, что там происходит, просто хотела получить еще одно подтверждение утреннему открытию и еще одно доказательство правильности собственного решения.

Голоса затихли — говорившие прервались для поцелуя, для ласк. Обычный разговор не обрывается на полуслове — только разговор влюбленных.

Потом шепот возобновился.

— Я так не хочу отпускать тебя… Открытое море… Береги себя… Ты принес жертвы Посейдону? — говорил женский голос, который я слышала у водопада.

— Нет, это ты береги себя! Ты носишь моего сына…

Я заглянула в дверной проем и увидела их: Менелая и эту женщину, ту самую рабыню, которая подарила ему шкатулку.

Я вошла в комнату. Я ничего не сказала, только резко опустила тяжелую штору за спиной, и этот звук заставил их вздрогнуть. Два испуганных лица обратились ко мне. Менелай оттолкнул женщину — было ли у нее имя? — от себя. У него вид был испуганный, у нее — недовольный.

— Елена! Это совсем не то, что ты думаешь! — выпалил он.

Я молчала.

— Клянусь тебе, она ничего для меня не значит!

Бедный, глупый Менелай! Как жестоко, как низко с его стороны сказать такое при ней! На мгновение я встала на ее сторону. Но в принципе, я не испытывала никаких чувств.

Женщина отпрянула, прошептав:

— Как ты мог?

Она бросилась, рыдая, к двери в другом конце комнаты и выскользнула через нее. Менелай не побежал за ней, даже не посмотрел ей вслед.

Он не сводил с меня глаз, протягивал ко мне руки.

— Елена, любимая, бесценная, умоляю тебя… Поверь, это ничего не значит. Умоляю, прости меня…