Елена Троянская

– Ты боишься возвращаться?

Антенор откинулся на спинку стула и скрестил руки на груди.

Это было слишком!

– Нет! Я даже решила вернуться. Но умные люди убедили меня в бессмысленности этого поступка. И я послушалась. Греки приплыли сюда не ради Елены. Я не столь глупа, чтобы так думать.

Он смотрел на меня, словно прикидывая, можно мне верить или нет. Я тоже смотрела ему прямо в глаза. Вдруг в моей голове всплыли давние намеки моей матери отцу о том, как в его отсутствие она принимала троянского посланца и что эта обязанность не была ей в тягость.

Антенор был хорош собой, даже красив. Такой вполне может приглянуться царице, особенно заскучавшей в одиночестве.

– Ты мудрая женщина, – сказал он наконец.

– Мне это качество досталось по наследству.

– От кого?

– Не знаю, но кто бы он ни был, я испытываю к нему искреннюю благодарность.

– Безусловно, человек должен питать благодарность по отношению к своим предкам, – кивнул Антенор. – Значит, мы не будем делать никаких предложений грекам. Что ж, мой друг…

– Разве я твой друг? Если так, то я рада. В таком случае нас можно считать старыми друзьями. Насколько я могу судить, ты некогда посещал Спарту и знаком с моими родителями.

– Увы, только с матушкой. – Он развел руками. – Твой батюшка отсутствовал в ту пору: воевал с Фиестом. Но твоя очаровательная матушка радушно встретила меня. Она показала мне дворец: чудесный дворец, который возвышается над долиной, над извилистым Евротом. Помнится, мы…

– Не сомневаюсь, что вы приятно провели время, – перебила я.

Не то чтобы он нахмурился – его воспитанность не допускала подобного выражения чувств, – но легчайшая тень пробежала по его лицу, и он продолжил:

– Прежде всего мы отправились на прогулку вдоль Еврота, который тогда сильно разлился из-за таяния снегов. Прекрасная река! Там водятся необыкновенные лебеди: гигантские и величавые, каких я больше нигде не видел. Один из них даже напал на нас! О, прости, Елена… Может, мои воспоминания неуместны? У него были несказанной красоты перья: ослепительно-белые. – Антенор встал и достал резную шкатулку. – Одно у меня сохранилось, сейчас найду. Вот оно! Держи.

И он положил мне на ладонь перо, от которого исходило сияние. Его белизна за долгие годы нимало не поблекла. Точно такое хранилось в шкатулке у матери. Так в память о ком мать хранила перо – о лебеде или о человеке, вместе с которым любовалась лебедем? Кто же на самом деле мой отец?

Время текло неравномерно: то стремительно летело, то, когда казалось, что вот-вот произойдет решающая битва или возникнет новая инициатива, оно вдруг замирало, становилось неподвижным.

Хотя эта неподвижность была кажущейся: ход времени не останавливался. Впрочем, может ли природа служить тут надежным свидетельством? А если рост деревьев подчиняется не естественным законам, а воле богов, которые управляют не только нами, людьми, но и сменой времен года? Могу ли я, посмотрев на дерево, сказать: раз добавилось годовое кольцо – значит, прошел год? Иногда казалось, что греки стоят под Троей целую вечность, иногда – что появились вчера. Времена года сменяли друг друга, не принося изменений: греки ждали, и ждали, и ждали. Ждали и мы.

Однажды холодной ясной ночью Геланор пришел во дворец. Половинка луны лила печальный свет на истоптанную равнину, отделявшую цитадель от лагеря греков. Все было неподвижно, только вдали поблескивало море. Волны всегда захватывают любой свет, чтобы отразить его.

– Мы с Гектором готовим лазутчика. Он показывает большие успехи, Гектор доволен, – сказал Геланор. – Его имя Долон – ненастоящее, конечно. Да и кто знает настоящее? Он уже вполне готов к отправке в лагерь греков.

– Я думал, в лагере греков давно работают твои люди, – заметил Парис.

– Конечно, работают. Но то мои люди. А этот будет человек Гектора: ему важно, что он сам его подготовил… Я-то, может, Долона бы и не выбрал… Впрочем, это не имеет значения, – оборвал себя Геланор.

– Нас никто не подслушивает, – заверила я. – Здесь нет шпионов – если только ты сам их не подослал к нам. Так что тебя смущает в Долоне?

– Дело в том, что Долон… – Геланор прикусил край губы, как обычно, когда что-то обдумывал. – Слишком тщеславен. Враг может этим воспользоваться. Если они раскусят его, то он забудет об осторожности. У хорошего разведчика не должно быть тщеславия. Да и к чему оно ему? Ведь его личность – вымышленная.

– Есть люди, которые ни при каких обстоятельствах не могут избавиться от своей личности или спрятать ее под плащом, – ответил Парис.

– Потому таких людей и не следует брать в разведчики, – ответил Геланор. – Тщеславие гораздо чаще выдает разведчика, чем предатель.

За стенами дул холодный ветер, а мы согревали себя вином и наслаждались обществом друг друга. Эта картина и сейчас стоит у меня перед глазами, будто нарисованная художником: задумчивый Геланор, юный и прекрасный Парис, я, счастливая видеть тех, кого люблю. Их лица совсем рядом – я могу коснуться их.