Элеонора Августа

Да, это дело кавалера заинтересовало. Он уже вылез из ванны, уже одевался, когда к нему пришли его крепостные мужики, те, что проживали тут же, в Эшбахте, было их шестеро. Мужички-то его похорошели, отъелись за последний год, одежа у них хорошая появилась, у некоторых башмаки не деревянные, а кожаные.

– Ну, чего желаете, дети мои? – спросил их Волков, беря из рук Бригитт чашку с кофе.

Мужики пихались, пока решали, кому говорить, за них сказала госпожа Ланге:

– Просить вас, господин, хотят, хотят откупиться от барщины.

– Вот как, и сколько же хотите дать мне? – Волков был удивлен уже не только их видом.

– По двенадцать монет со двора! – выпалил один из пришедших. – Думаем, то честно будет. В месяц со двора по монете – разве не хорошо вам, господин?

Волков еще больше удивился, посмотрел на Бригитт.

– А откуда у них деньги?

– Так они на трактирщика работают: еду в трактир поставляют, мясо, овес, сено. А больше всего так на постой людей господина да Йонга берут: и возниц, и торговцев мелких, которым места в трактире не хватило, – отвечала госпожа Ланге.

– А вы, господин, теперь-то вон сколько людей себе пригнали, – заговорил один из пришедших, – может, нас с барщины отпустите?

А кавалер, так и продолжая смотреть на Бригитт, произнес многозначительно:

– Надо все-таки еще один трактир поставить. Место уже бойкое становится.

– Давно пора, господин мой, давно пора. Раньше тут пустынь была, а сейчас уже рынок можно ставить. На улице бабы торгуют, прямо у дороги. Людей очень много сделалось, – соглашалась с ним красавица. – Может, найду ловкого человека, который в деле трактиров разбирается, да найму его.

– Ладно, мужики, – Волков наконец повернулся к ним, – подумаю, через неделю скажу вам, что решил.

А один мужик не ушел с прочими, остался и просил господина всякую конскую упряжь, хоть сбрую, хоть седла, в город на ремонт не возить, а ему давать. Мужик сам обещал ремонтировать все что нужно, да еще и дешево. Это ему Волков с удовольствием обещал. А чего же плохого? Сам мужику денег дал и тут же часть за выкуп барщины обратно забрал. Выгода.

Дальше просился к кавалеру Сыч, но Бригитт вперед него пускала то купцов, то лавочников, то других торговых людей, говоря, что они господина уже который месяц видеть просят. И кавалер на все их просьбы, а были они все об одном, давал добро: стройтесь, открывайтесь.

Дело уже к обеду шло, Сыч снова хотел поговорить, но опять Бригитт распорядилась пустить другого:

– Гонец из города. Приехал только что с поздравлениями.

– Зовите, госпожа Ланге.

Волков видел его пару раз. Гонец кланялся низко, весь его вид говорил о том, что лицо он уполномоченное.

– Избранный бургомистр, магистрат и жители города Малена восхищены вашими, генерал, победами.

Волков молча кивал, принимая восхищение города.

– Магистрат и бургомистр желают знать, не соблаговолите ли вы быть в городе завтра пополудни, чтобы присутствовать на обеде, который власти желают дать в честь ваших ослепительных побед.

У кавалера имелись другие планы на завтрашний день, но раз горожане просят… Сейчас они были ему нужны, очень нужны, он рассчитывал на помощь. Мир с горцами для Волкова был важен еще и тем, что являлся главным шагом на пути к миру с герцогом. Более ничего кавалер уже так не хотел, как примирения с курфюрстом. И город Мален был важной для него опорой в этом деле. Как тут отказать городу?

– Великая для меня честь. Я буду завтра к полуденной мессе в городе с тридцатью своими людьми.

– Будет ли при вас супруга? – поинтересовался гонец.

– Будет, – вдруг из-за спины кавалера сказала Элеонора Августа.

Волков удивленно обернулся и выглянул из-за спинки кресла. Жена стояла у лестницы, все такая же растрепанная, с огромным своим животом. Генерал не нашелся что сказать, а городской посланник низко поклонился и произнес:

– Члены магистрата, бургомистр и лучшие люди города будут счастливы видеть вас на обеде, госпожа Эшбахт.

После того как он откланялся, кавалер повернулся к жене и спросил недовольно:

– С чего это вы решили, моя госпожа, что вправе принимать подобные решения вместо меня?

– А что же, мой господин, не должно мне быть на званом обеде, который дают в честь мужа моего? – отвечала Элеонора Августа. В голосе ее уже слышались слезы, вот-вот зарыдает.

«Господи, да что же она слезлива так?!»

– Да не на обед я еду, у меня там будут дела, со многими важными людьми надобно мне говорить.

– Вот и говорите. Я вам мешать не стану!

– Мать Амелия, – обратился кавалер к монахине, – разве можно в положении таком ездить в каретах долго?

– И вправду, матушка, куда ты собралась? – Впервые, кажется, монахиня встала на его сторону. – Тебе, голубушка, через две недели или, может, через три рожать уже. К чему тебе тряска в дороге? Ни к чему.

– А она? – Элеонора Августа снова, как базарная торговка, указала на Бригитт пальцем. – Она поедет?

А госпожа Ланге из мерзкой женской язвительности отвечала ей вместо Волкова:

– А чего же мне не поехать на праздник? Мужа у меня нет, а карета есть. Возьму да поеду! – И улыбнулась своей ненавистнице высокомерной улыбкой.