Эльфийка. Переполох в Академии

Проснулась я в своей кровати в своей комнате в доме родителей. На стенах были обои с мишками, на белой мебели наклейки с зайчиками и уточками, на книжной полке стояли сказки — специально поставили, когда я здесь жила, там валялись вперемежку научные труды, поэзия и фантастика про космос. Наглядно мне показали, кто я в этом доме.

Было так страшно, что я не решалась шевельнуться, но все же достала из-под одеяла руку и посмотрела на ладонь — ничего не поняла. Пощупала грудь и вздохнула с невероятным облегчением — грудь была на месте, никто меня не резал, пока что.

Снизу донесся сладкий голос мамы, такой же фальшивый, как был у Асани, когда она здесь жила:

— Улли, малышка, иди кушать!

Интересно, а мама за пределами нашей Грани так же преображается, как преобразилась Асани?

За окном пели птицы, разноцветные чужие фамильяры, привыкшие, что я их кормлю по утрам.

Я встала с кровати, осмотрела странный балахон в розовых оборочках, в который меня одели для сна — двести с лишним лет такого не носила, интересно, где они его раздобыли, да еще и моего размера?

— Улли, дорогая, кушать!

Я открыла шкаф и увидела там Ромкины вещи, переоделась, собрала волосы и спустилась вниз. Там мама накрывала на стол, разливая по крохотным тарелкам зеленую жижу — крем-суп из шпината, гадость. Мама улыбнулась мне с медовой нежностью:

— Садись, дорогая. Как спалось?

Я сложила руки на груди и заявила:

— Если вы сейчас же не прекратите делать вид, что все в порядке, я вам докажу, что это не так.

— Просто бери ложечку и садись кушать. Ты дома, все хорошо.

Меня трясло он этого сюсюканья, хотелось орать и крошить мебель, швыряться вещами и телепортировать многоэтажки.

— Нет, дома я была там. А здесь я у вас. И снимите с меня браслет, это незаконно.

— Ты в шоке, это пройдет…

— Да, я в шоке от вашего поведения. Снимите немедленно.

— Садись, — мама с улыбкой выдвинула мне стул, я покачала головой, отказываясь верить, что моя родная семья может быть настолько глухой ко мне.

— Вы сами нарвались.

Я стала поровнее, вдохнула поглубже, и выдала самый впечатляющий в своей жизни девчачий визг. Получилось так здорово, что я сама удивилась — у меня и раньше глотка была луженая, а теперь она вообще превратилась в оружие, стопудово Ромкино влияние. Родители держались за головы, как контуженные, я широко улыбнулась:

— Ух, как получилось хорошо! Повторить?

— Улли, прекрати нас позорить, — повысил голос папа, я качнула головой:

— Это вам было бы неплохо прекратить позориться. Я замужем. У меня своя жизнь, — я показала им свою татуировку, папа ответил:

— Мы найдем способ расторгнуть твой глупый брак без проволочек.

— Мой брак — самое умное, что я вообще в своей жизни сделала!

— Ты ошибаешься.

— Это мне решать.

— Нет, ты пока еще не можешь это решать сама, ты слишком маленькая и глупая для того, чтобы принимать такие решения!

— Мне двести лет!

— Ума у тебя на восемь!

Я медленно глубоко вдохнула и подняла указательный палец жестом последнего предупреждения:

— Если вы не снимете браслет через минуту, я приму еще более глупое решение, и подам судебный иск на собственных родителей, опозорив вас на все Содружество.

— Ты этого не сделаешь, малыш.

— Я не малыш!

— Улли…

— Меня зовут Юля! Юлия Волкова! Понятно?!

И где-то вдалеке мне ответил трубный рев моего лося. Он не пришел бы сюда сам.

Я начала медленно улыбаться, многообещающей такой нехорошей улыбочкой клана Волковых:

— Все, попал ваш Сильвин-тэр, за мной муж едет, — набрала воздуха побольше и завопила: — Рома!!!

Папа шевельнул пальцами и я замолчала — заклинание онемения, ну и что, уже поздно. Я продолжала ухмыляться как победитель, еще раз показала свою татуировку, постучала по ней пальцем — я знала, все знали, что ни один суд в мире не одобрит расторжения слитого брака без желания обеих сторон. И папа это понимал, единственное, что он мог сделать, это не отдать меня Ромке физически, хотя это и незаконно, и об этом тоже все знали. Но это можно было сделать только тихо, соврав всему миру, что я больна или безумна, и лечусь. А когда вокруг дела уже подняли шум, и в это вовлечено много народу, ничего у него не получится.

Папа смотрел на меня, мама стояла молча с тарелкой в руках, где-то далеко на улице стал раздаваться низкочастотный ритмичный грохот, который передавала земля, потом появился звук множества голосов, хором орущих походную строевую на языке Грани Дэ, его здесь все знали: "Маруся, от счастья слезы льет, как гусли душа ее поет!"

Грохот приближался, я улыбалась все шире, хор замолчал и один внушительный голос позвал:

— Староста ле Гриннэ, выгляни за ворота, а! У вас товар, у нас — купец!

Я развернулась и пошла вверх по ступенькам, папа обогнал меня и выглянул в окно первым, я подошла и тоже посмотрела — по нашей улице тянулась до самого леса колонна мускулистых оборотней в доспехах и со знаменами, они продолжали идти, толпа уплотнялась, я не видела такого количества народу даже на празднике в честь Призыва.

— Староста ле Гриннэ, выходи торговаться!

Зовущего было отсюда не видно, он стоял перед парадным входом, папа нервно зашторил окно и сказал мне: