Эльфийский Камень Сна

Солнце уже садилось, а Бранвин ждала в зале у очага; и Ризи мерил зал шагами, что не было его привычкой, и вид его был мрачен с предыдущего дня.

— Мне не нравится это, — сказал Ризи, привезя Мев и Келли домой. — А теперь мне нравится это еще меньше.

И так он остался в смятении, ее двоюродный брат, и разделил с ними обед.

— Мой господин вернется, когда он вернется, — промолвила Бранвин, решив не мучиться ожиданиями, ибо то был не короткий путь, что предстоял Кирану. Она знала это, ибо ездила с ним в их первые годы так далеко, как никогда в своей жизни, — до места, откуда был виден Брадхит. Она уже знала, что нет проку в стоянии на стене и даже в том, чтобы держать ужин горячим. И когда пробил час, она села за ужин с Мев и Келли, и Мурной, и Ризи; и Леннон тихо наигрывал теперь, пока она пряла, крутя в пальцах тонкую шерстяную нить; и Мев сидела за прялкой вместе с Мурной; лишь Келли ничем не был занят.

— Ты что-то мастерил, — заметила ему Бранвин, ибо Келли часто вырезал ножом, но сейчас взгляд его казался печальным, а руки непривычно пусты. — Куда ты дел это?

— Я забыл, — тихо ответил Келли с тем же отчаянным взглядом, и подозрения закрались в сердце Бранвин, что что-то с ее сыном не в порядке, и послушание Мев было слишком непривычным, как и ее усердие к пряже, которую она ненавидела. Бранвин поджала губы и струила нить — туда и сюда, вращая веретено. Она хотела спросить и не могла… «Железо, — с отчаянием думала она, — железо, железо, железо в его маленьком ноже. Киран не терпит его, а теперь мои сын и дочь».

Ризи резко повернулся и снова пошел к стене, но пальцы ее ни разу не остановились. Что-то было не так, и Ризи знал это, но она не могла его спросить при Мев и Келли, а они сегодня не пойдут в постель, пока не увидят отца.

— Хороша ли была ваша поездка вчера? — легко спросила она, словно никогда и не возражала против нее. Две головки кивнули, блеснув отсветом пламени, но ни тот, ни другая не подняли глаз.

— Ну, у вашего отца свои заботы, — поджав губы промолвила Бранвин, не выпуская веретена. — Я помню, когда мы были моложе, мы ездили вдвоем, когда ваша бабушка была еще жива, вы помните ее? И вы оставались с ней и Мурной. А мы скакали и скакали, ваш отец и я, один раз добрались до самой границы. И, знаете, он останавливался поболтать с каждым встречным крестьянином. «Поедем дальше», — говорила я — порой у нас были дела и надо было спешить. Но они всегда удерживали его — то элем, то разговорами, то жалобами на что-нибудь… И сколько раз он отправлялся в какой-нибудь грязный огород, пачкая сапоги, смотреть, как поднялась репа, или на свежевспаханное поле у границы.

— Сегодня он не стал бы мешкать, — подняла голову Мев, и глаза ее свирепо блеснули. — Он думает о Донале.

Такая страсть таилась в ее дочери. Ее испугало, что такие простые слова могут причинить боль. Бранвин умолкла, вся погрузившись в свое веретено. Ее дети не нуждались в ее ласках. Ее сын сидел безутешно, а дочь… «О, Мев, Мев, Мев! Если б я могла подхватить тебя на руки…» Но они были уже слишком большими. Никогда она не могла найти верных слов для своей дочери. И Киран не помогал ей.

«Его дочь. У него же есть сын. Неужто я не могу иметь свою дочь? Неужто всегда я ей буду чужой?» Вращается и вращается веретено. Белокурая девочка верхом мчится по лугу — огнем летят ее волосы, и черен, как мрак, конь.

Нить оборвалась в ее руках. Бранвин тряхнула головой и, закусив губу, связала нить узелком, отгоняя видение — веселый упитанный пони, которого так любит Мев. «Нет», — все воспротивилось в ней этой страшной картине: Мев и не Мев и совсем уж не пони в белых чулочках. Она увидела листья и воду, и зелень, и ребенка в лесу. «Его дети, — подумала она, — оба — его». Она хотела поговорить с ними, небрежно поболтать, заполнить чем-нибудь тишину, но Леннон запел сложенную им песню, которая напомнила ей о том вечере в замке, после которого все песни Леннона изменились, и, исполняя их, он смотрел теперь далеко в пустоту.

«Песня Ши», — подумала она, и снова вокруг нее зашумел лес, а мелодия арфы текла, как вода. И воспоминания поднялись в ней о том вечере перед очагом, когда она принесла ветви и зажгла свечи; но несмотря на все ее дары, Ши не обратила на нее внимания и благословила всех, кроме нее. «Фокадан. Чертополох. Так я называла ее. А теперь так ее называют дети. Но она — Арафель — я ведь знаю ее имя. Я могу призвать ее. Где мой муж? — спрошу я. — Почему мой сын смотрит такими глазами, а дочь презирает меня?»

Она взглянула на Мев и попыталась улыбнуться, увидев, что та приподняла голову. Мев ответила ей улыбкой, но она была лишь учтивой.

— Очень тонкая нить, — промолвила Бранвин. Сколько раз она бранила ее? Может быть слишком часто?

Дочь нахмурилась и снова склонилась к ненавистной работе.

— Я слышу лошадь, — вдруг промолвила она.

Звук арфы замер.

— Мев, — сказала Бранвин, но Келли уже летел к лестнице, и Мев, путая пряжу с нитью, неслась следом за ним.