Элианна, подарок бога

Хотите – верьте, хотите – нет, но в этом месте Хулио Родригес заплакал. Да, даю вам честное слово, на этих строках слезы покатились по его лицу, но он смахнул их своим увесистым кулаком и стал читать дальше.

Марик Палмер под столом обрадованно щелкнул пальцами и беззвучно сказал одними губами: «Бинго!»

Давид Карганов показал мне большой палец и расслабленно закурил свой тонкий Winston.

А Родригес продолжал читать. Он читал о том, как советские таможенники нарочно растягивают досмотр багажа, чтобы в последние минуты, когда уже идет посадка и до вылета всего ничего, затюканные и изнеможденные люди просто бросали им свои вещи и деньги и улетали в чем мать родила… а если какая-то женщина пытается с ними спорить, то ее тут же отправляют на гинекологический осмотр… и как златоволосый Алеша, глядя мне в глаза, ломал рычажки букв в моей пишущей машинке – «А вдруг они золотые?» – говорил он…

Дочитав до конца и шумно высморкавшись в салфетку (по ходу чтения он прослезился еще два раза), Родригес закрыл журнал и сказал мне через стол:

– You are great writer! Can I take it with me? I want my wife to read it. (Ты большой писатель. Могу я взять этот журнал? Я хочу, чтоб моя жена это прочла.)

Я замешкался, вспоминая, есть ли у меня еще экземпляр, но Марик пнул меня под столом ногой, и я бодро сказал:

– Sure! Конечно! Для меня большая честь, что мой очерк будет вашим семейным чтением.

– Thank you… – сказал мне Родригес и повернулся к Палмеру и Карганову: – Теперь вернемся к бизнесу. Если бы вы просили миллион, я бы рассматривал ваше предложение. Но вы просите сто тысяч, это не выглядит серьезно. Извините, друзья. Всего хорошего.

И с этими словами Родригес встал и ушел с моим журналом под мышкой.

Ошарашенные Палмер и Карганов молча сидели за столом.

А я не знал, огорчаться мне или радоваться. Все-таки самый настоящий итальянский гангстер плакал над моим текстом.

39

– Мои друзья в Лонг-Айленде открывают русскую баню, – сказала Элианна. – Я думаю, ты сможешь работать там менеджером.

– Спасибо, дорогая. Но я приехал в Америку не для того, чтобы быть тут банщиком.

Мы стояли в моей новой келье – маленькой студии на South Pinehurst Drive. Смеркалось, но еще можно было обходиться без света. Я курил у форточки, колени обжигала раскаленная батарея парового отопления. Справа за окном снова гудел мост Джорджа Вашингтона. А Эли, уже в пальто, стояла у кровати над собранным чемоданом.

– А для чего ты приехал? – спросила она.

– Ты знаешь. Написать роман о нашей эмиграции.

– Но почему ты? Пусть пишут Бродский, Довлатов, Рубин.

Я пожал плечами:

– Пусть пишут…

– А на что ты будешь жить?

– На пособие по безработице.

– But it’s nothing! Это же ничего!

– Когда я приехал, жил на доллар в день…

Она закрыла чемодан и щелкнула его замками. Потом села на кровать рядом с чемоданом и сказала беспомощно, со слезой в голосе:

– Нет, я не смогу так жить…

– Конечно, дорогая. Но ты не станешь жить со мной, даже если я буду менеджером русской бани.

– Ты сволочь.

– Наверное. Такси пришло.

За решеткой окна, выходящего на заснеженную South Pinehurst, действительно остановилось желтое такси.

– Ты все же подумай о моем предложении, – сказала Эли и встала.

– Конечно, подумаю. Спасибо.

Я погасил сигарету, взял ее чемодан и пошел к двери.

– Оденься, – сказала Эли. – Там мороз.

Я не остановился, и она пошла за мной, но задержалась у двери и оглянулась на эту комнату, из которой она уходила от меня навсегда. Но мы только утром въехали сюда, и кроме кровати и двух стульев, оставленных предыдущими жильцами, в комнате не было ничего.

Через холл, который мыл молодой супериспанец, мы вышли на улицу. Морозный ветер с Гудзона терзал снежную порошу и захватил дыхание.

За рулем такси сидел молоденький шофер и читал вчерашнюю газету «Новое русское слово» со статьей о банкротстве радиостанции WWCS. Увидев нас, он хотел выйти из кабины, чтобы положить чемодан в багажник.

– No, it’s okay, – остановила его Эли. – I’ll take it with me. (Нет, не выходите. Я возьму с собой.)

Я понял, что она не хочет, чтобы он узнал в нас русских, поставил ее чемодан на заднее сиденье и сказал:

– Okay, good luck. (Пока, удачи.)

Она сделала какое-то мелкое движение ко мне, чтобы, наверное, обняться, но я не шевельнулся ей навстречу, и она обиженно замкнулась.

– All right, – сказала она. – Stay good. (Пока, будь здоров.)

И села в машину.

Я захлопнул дверцу, а она, сидя внутри, подняла руку:

– Good bye… – И повернулась к водителю: – Long Island.

Он ударил по рычажку таксометра, и машина тронулась.

Я стоял и смотрел, как в заднем окне этой желтой машины от меня все удалялось и удалялось лицо моей Элианны, подарка Бога. Я так любил играть с этим подарком и называть ее то Эли, то Эллен, то Лиана, а то просто Аня…

Тут такси свернуло на 181-ю улицу, и я его больше не видел.

Ветер мел снежную пыль по серому замороженному асфальту.

Я вошел в подъезд и, хлопая себя по плечам, спросил у супера:

– Do you have any furniture? (У тебе есть какая-нибудь мебель?)

– Sure, – сказал он. – In the basement. (Конечно. В подвале.)