Элиас Портолу

— Киса, киса, — принялся кричать дядюшка Портолу, — что за дьявол тебя разбирает? Ты что, честного народа никогда не видывала? Мы супостаты, что ли, какие, что от нас даже кошки шарахаются? Нет, мы люди честные, люди порядочные.

«Старого лиса» просто распирало от желания кричать, болтать, и он городил всякий вздор.

Когда все расселись в кухне по местам, тетушка Аннедда принялась обносить гостей вином, а дядюшка Портолу как завладел своим родственником Яку Фарре, так и не оставлял его более в покое. Тот был красавцем, с красным лицом, толстый и страдал одышкой.

— Ты видишь? — кричал дядюшка Портолу, ухватив Фарре за грудки. — Нет, ты видишь, что за сыновья у меня! Ну чем не три голубка? А что за крепыши, здоровяки, красавцы! Взгляни же на них всех, нет, ты только взгляни! Теперь вот и Элиас вернулся; уж мы теперь будем словно четверка львов, никто и взглянуть на нас косо не посмеет! Знаешь, я и сам еще не растратил силенок, да, представь себе, и нечего на меня так смотреть, Яку Фарре, да я плевать на тебя хотел, понял? Моя правая рука это мой сын Маттиа, теперь вот Элиас будет моей левой рукой. А Пьетро, мой малыш Пьетро, мой Пьетрик? Ты только посмотри, какой он молодчина! Он засеял десять четвертей ячменем, восемь — пшеницей и две четверти — бобами. Если уж он решил жениться, то может достойно содержать свою жену. Без урожая-то он не останется! Красавчик ты мой, Пьетро! Ах, дети мои! Ни у кого в Нуоро нет таких детей, как у меня!

— Ммм… да! — промычал Яку Фарре ему в ответ.

— Как, всего лишь: «Ммм… да»? Ты куда клонишь своим «Ммм… да». Яку Фарре? По-твоему, я лгу? Покажи мне трех других парней, как мои сыновья, честных, работящих, сильных! Они-то и есть настоящие мужчины!

— А разве кто-то утверждает, что они женщины?

— Женщины, женщины! Сам ты женщина, толстобрюхий! — выкрикнул дядюшка Портолу, упираясь своими ручищами в живот родственнику. — Это ты женщина, а не они, мои сыновья! Взгляни же на них! — продолжал он свою речь и обернулся с обожанием в сторону юношей. — Взгляни же на них! Или ты и впрямь слепой? Ну чем не три голубка?

Подошла тетушка Аннедда со стаканом в одной руке и кувшином в другой. Она наполнила стакан вином и протянула его Фарре, а тот любезно передал его дядюшке Портолу, который его и осушил.

Давайте же выпьем за здоровье всех присутствующих! А ты, жена моя, моя милая девочка, не бойся теперь ничего! Теперь мы будем как львы, никто на нас и косо не посмеет взглянуть!

— Ну, будет! будет! — отвечала она.

Она налила вина Фарре и пошла дальше. Дядюшка Портолу проводил ее взглядом, потом сказал, показав пальцем себе на правое ухо:

— Она немного… ну как бы не в себе; туга на ухо, но зато какая женщина! Моя жена свое дело знает, и еще как знает! И потом она женщина честная. Таких, как она…

— Больше нет в Нуоро!

— А что, скажете, есть? — разошелся дядюшка Портолу. — Кто-нибудь хоть раз слышал, как она о ком-либо судачит? Если Пьетро введет в наш дом свою суженую, девушке нечего бояться, ей здесь плохо не будет.

Тут дядюшка Портолу принялся нахваливать невесту своего сына. И голубка она ненаглядная, и сокровище, каких мало, и нравов самых примерных. Она и шьет, и прядет, и хозяйка хорошая; и девушка она порядочная, красивая, добрая и из семьи с достатком.

— В общем, — съязвил Фарре, — другой такой невесты, конечно же, в Нуоро не сыскать.

Тем временем молодежь о чем-то оживленно беседовала с Элиасом; они попивали себе вино, смеялись и поплевывали. Больше всего веселился сам Элиас, оттого что вернулся наконец домой, но смех его был усталым и надломленным, а голос — слабым. Лицо и руки Элиаса казались еще белее на фоне почерневших от солнца лиц и рук тех, кто его окружал; его можно было принять за женщину, переодетую мужчиной. Кроме того, его манера изъясняться отдавала чем-то особым, непривычным — какая-то смесь итальянского языка и местного диалекта, а чертыхался он, уж совсем как на континенте.

— Нет, ты только послушай, как вас расхваливает твой отец, — сказал будущий шурин Пьетро. — Он вас зовет не иначе как голубками, а ты и на самом деле белый, словно голубь, Элиас Портолу.

— Но вновь почернеет от солнца, — добавил Маттиа. — С завтрашнего дня мы все, трусцой, — в кошару, не так ли, брат мой?

— Белая у него кожа или черная, какая разница? — не выдержал Пьетро. — Бросьте же эти глупости, и пусть он доскажет то, что начал рассказывать.