Элиас Портолу

На исходе той осени, однако, после разговора с дядюшкой Мартину, ему казалось, что он обрел какую-то силу; по крайней мере, ему удавалось превозмогать себя и надеяться на лучшее. Но однажды, возвращаясь домой, он услышал перебранку между Пьетро и Магдалиной. В то время Пьетро сеял зерно, запас которого хранился в старинном ларе из черного дерева, стоявшем в комнате супругов. Пьетро показалось, что зерна недостает, и он начал ворчать, обвиняя в пропаже жену.

— Что, по-твоему, я могла с ним сделать? — говорила Магдалина, не на шутку обидевшись. — Напечь пшеничных лепешек или сладостей? Ты знаешь, что в твоем доме нет секретов и здесь твоя мать, которой известен каждый мой шаг.

— Она права, сынок, — вторила ей тетушка Аннедда. — Никто не мог взять зерно: что нам с ним делать?

— А, женщины, вы себе на уме! Вы своего добиваетесь правдами и неправдами, у вас все время какие-то тайные желания, дурь на уме, и чтобы себя ублажить, вы тратите припасы, пускаете на ветер семейное добро и дурите несчастного мужа, который гнет на вас спину весь год.

Пьетро говорил во множественном числе; но Магдалина знала, что каждое слово было обращено к ней.

— Говори со мной, — сказала она, разъярившись, — оставим в покое твою мать. Зерно было в нашей комнате.

— И оттуда оно пропало.

— Ты хочешь сказать, что это я его взяла?

— Да, — выкрикнул Пьетро.

— Дрянь!

— Кто дрянь? Я? Поглядите на нее, на дочь Арриты Скада! Будь проклят час, когда я на тебе женился!

Потом пошли и другие оскорбления. В это мгновение появился Элиас и тетушка Аннедда вышла во двор, чтобы помочь сгрузить сумки с лошади. Элиас услышал ссору, и у него сжалось сердце.

— Что у них случилось? — сжав зубы, спросил Элиас. — Чего они взъелись? А! — воскликнул он, после того, как тетушка Аннедда тихо сказала ему в чем дело. — Какой позор! Он что, умом тронулся? А наш дом становится вертепом! Пора это кончать!

— Ну нет, мы только начали! — Пьетро появился в дверях с горящими от гнева глазами. — А ты займись своими делами, если не хочешь, чтоб и тебе досталось!

— Ну ты, мужчина! — прокричал Элиас, — послушай сам, что говоришь!

— Это ты послушай. Я мужчина, а ты пшик, и смотри не суйся в мои дела.

— Прекратите, дети мои, прекратите. Что случилось? Такого еще не было в нашем доме! — жалобно взмолилась смертельно побледневшая тетушка Аннедда.

— Здесь я хозяин, — чванливо выкрикнул Пьетро, — зарубите себе на носу: хозяин я, и, если кто-нибудь вздумает здесь командовать — раздавлю, как букашку.

Они вошли в кухню, и Магдалина, увидев Элиаса и услышав слова Пьетро и тетушки Аннедды, расплакалась. От этого Элиас окончательно разозлился на Пьетро, а Пьетро на Магдалину.

— Да, поплачь, поплачь! Ох, уж эти мне женщины! Ведите себя как следует, а не то я возьму палку!

— Только попробуй, подлец! — прокричала Магдалина, и голос ее стал угрожающим. — Подонок, врун, подлец…

Пьетро, раскрасневшись от гнева, бросился к ней с криком:

— А ну, повтори, повтори, если можешь…

— Ты пьян…

— Прекрати! — крикнули в один голос Элиас и тетушка Аннедда, останавливая его.

А Магдалина повторяла, рыдая:

— Врун, подлец, подлец, подлец…

— Сейчас я покажу, какой я пьяница и какой подлец! — проревел Пьетро, вырываясь, затем подскочил к Магдалине и дал ей пощечину.

Элиас побледнел как мертвец и почувствовал, что весь дрожит; к счастью, тетушка Аннедда остановила его, а у Пьетро хватило ума отступить, иначе быть бы беде.

— Это для начала, — злобно выкрикнул Пьетро со двора, и в голосе его звучала насмешка. — Женился бы сам на этом сокровище, братец мой! А теперь я пойду и напьюсь как следует, а если кто-нибудь посмеет пикнуть, когда я приду, посмотрим, кто здесь щука, а кто карась.

И он вышел. Магдалина перестала плакать, как только получила пощечину; ее лицо было белым как мел, она вся дрожала от гнева и боли, но сразу же поняла, что если будет вести себя так же и дальше, то в семье случится несчастье.

— Это я виновата, — дрогнувшим голосом сказала она. — Простите меня, больше такого не будет; раз уж я приняла крест, то сумею нести его. Простите, простите мне эту ссору, простите мне мои слова. Ах! — сказала она потом, в то время как побледневший Элиас пожирал ее взглядом, а тетушка Аннедда закрывала ворота, — только бы моя мать и мои братья не узнали об этом!

«Она святая! — думал Элиас. — А Пьетро не достоин ее; он просто злобная скотина!»

«Надо было бы тебе на ней жениться!» — эти слова Пьетро эхом отдавались в сознании Элиаса, в его сердце, будоража и приводя его в трепет.

«Что я сделал? Что я сделал? Какая непоправимая ошибка! Теперь они несчастны, потому что она его не любит, и он, должно быть, злится из-за этого, а я… что я? Я еще несчастнее, чем они, и я люблю ее еще сильнее, чем раньше, и я…»

Он чувствовал непреодолимое желание обнять Магдалину и унести ее прочь. Пора, пора! Кто стоял между ними? Что их разделяло?

Но вернулась тетушка Аннедда, и Элиас пришел в себя.