Еликанида и Анна

Мужа у Анны призвали в тридцать восьмом, в финскую он пропал без вести, она осталась бездетной и без пособия. Больше они ни о мужьях, ни о детях не говорили никогда. И не ссорились больше…

Еликанида снова глянула на заиндевевшее окошко – пора в караул заступать. Подкинула дров в печку. Поддела тёплое под низ. Сунула ноги в растоптанные валенки. Вспомнила в который раз, как ребёнком-малолеткой сидела подле отца, когда тот у печки сучил дратву.

– Тять, а чо ты делаешь? Зачем верёвочку смолой трёшь?

И отец стал рассказывать, как нужно дратву готовить, как валенки подшивать, чтобы зимой не расползлись. Столько лет прошло, а нужда заставила – и сразу всё вспомнилось, словно всю жизнь этим занималась. Да мало ли ещё таких дел по дому, которые вроде сами делаются, а как останешься за старшую, так голова кругом. Хорошо, в том сентябре успели до дождей картоху убрать да дров наготовили три больших поленницы – Анна и тут неумеха оказалась, пришлось Еликаниде неделю одной колоть дрова.

А вот травы сушить – это Анна. Уйдёт в лес с рассветом, пока Еликанида на посту стоит, а к вечеру уже на противнях и лист смородиновый, и иван-чай, и пижма насушены, и орехи кедровые налущены, и сосновые иглы запарены, и много ещё чего на зиму заготовлено. Однажды зуб у Еликаниды разболелся, так Анна шалфеем её отпоила, не дала боли верховодить…

Картошка сварилась, воду с чугунка слила в баклажку – Анна придёт с мороза, ей тёплое питьё будет. Пора за водой идти. Поверх старого самодельного ватника Еликанида повязала штопанную-перештопанную шаль, верёвкой подпоясалась, взяла рукавицы. В сенцах сняла с гвоздя коромысло, два старых ведра. Открыла дверь – сразу окатило холодным паром так, что дыхание зашлось.

Над рекой поднимался розовый туман. Кое-где сквозь него было видно, как посередине реки, не покрытой льдом, мчится пенная вода. Узкая полоска кроваво-оранжевого солнца висела над лесом. Не было во всём мире ни звуков, ни запахов. Стояла такая божественно звонкая тишина, что Еликанида ахнула, мигом вспомнив:

– Мамочки мои, сёдня ж Рождество!

И сразу всё заладилось, закрутилось по-праздничному. Вёдра сами наполнились водой и встали на берегу, пока Еликанида проверяла вершу и вытаскивала из неё двух добрых хариусов. Их в мешок, коромысло на шею – скорее домой!

В избе собралась тоже быстро. Картошку за пазуху, лепёшки, с вечера наготовленные, туда же. Вперёд, Анну замёрзшую сменять! Заколела, поди.

Два километра прошла налегке, быстро. В одном месте только чуть не провалилась под лёд. Анну увидала издали. Та стояла не шевелясь у домика с трёхлинейкой на правом плече. Подошла к ней вплотную.

– На-ко картоху, пока горячая! И лепёшки вот…

Та благодарно лишь кивнула. Брови, ресницы – всё в инее.

– Винтовку давай! Да у кривой берёзы лыву правее обойди, там лёд тонкий. Я воды в избе нагрела – помоешься. С Рождеством Христовым тебя!

Анна жадно ела картошку и ответила едва слышно:

– И тебя, Лика, с Рождеством…

Еликанида долго смотрела ей вслед и ругала себя, что не спросила про волка. Следы его у переправы она видела в прошлую смену.

Глава 3. На переправе

Волк появился ближе к сумеркам. Еликанида за это время успела натопить в домике, попить пустого чаю с лепёшками и вяленой рыбой, перетаскать к печке воды и дров на ночь. Потом она переобулась, надела сапоги. Они с Анной их берегли – солдатские кирзовые сапоги были только для осмотра плотины.

Переправа что такое? Это мост на перекате, плотина, сложенная из камней. В речное дно вбиты лиственные стояки, они держат брёвна с двух сторон, а между ними – бутовая кладка. Поверху проход в два бревна, сбоку – дощатый шлюз, который при большой воде можно открыть и спустить напор. А так круглый год Чусовая катится в пролёты меж стояков.

Вот по этой плотине, взяв для страховки слегу покрепче, и пошла Еликанида в солдатских сапогах. Кое-где вода захлёстывала брёвна, в валенках здесь не пройти.

Прошлой осенью приехал верхом парень со станции, привёз соли маленько и керосину в бутылке.

– Как там, на фронте-то? – спросила Еликанида.

– Плохо, бабоньки. Немец под самой Москвой уже. Тяжело Красной Армии, – вздохнул парень. Он, наверное, Анну хотел увидеть, но та на посту стояла, её очередь была караулить.

Парень зашёл в избу, попил воды, посмотрел, как они живут, снова вздохнул и снял с себя сапоги:

– Нате, бабоньки, вам на память от меня, на фронт ухожу…

Так и уехал босым. А сапоги его хоть на две портянки, но очень кстати оказались.

Еликанида прошла по верху плотины, нащупывая речное дно слегой. На другом берегу взяла ещё тёткой Матрёной сделанный деревянный лом – ствол молодой лиственницы с удобной развилкой вместо ручки и стёсанным острым комлем. Таким ломом очень удобно сбивать у берега окраины, схватившиеся льдом. Не собьёшь сейчас – по весне не справишься, когда ледоход начнётся, и переправа, да и вся жизнь, считай, пропали. По законам военного времени…

Еликанида обивала ото льда окраины часа два, пока солнце не стало уходить. Пошла в домик греться. Сидела у окошка, поглядывая на переправу, когда появился он.