Эликсир бодрости

— А-а! — радостно улыбнулся Курочкин, вставая из-за стола. — Это, понимаешь, хорошо, это совсем другое дело. А то, понимаешь, одолели жалобами, а материал, понимаешь, не несут. Ну, давай, давай сюда. Посмотрим, что ты сочинил.

По мере чтения лицо у Курочкина все шире и шире расплывалось в улыбке, а в одном месте он даже весело хихикнул. Закончив чтение, Курочкин с любопытством посмотрел на Мишу.

— Юмореска, говоришь?

— Юмореска, — радостно подтвердил Миша.

— В том-то и дело, что юмореска, — задумчиво почесал за ухом Курочкин. — Юмором у нас, понимаешь, занимается сам редактор, поскольку это дело очень щекотливое. Старик и раньше, понимаешь, не очень-то жаловал юмор и критику, а теперь тем более. У нас тут случай недавно произошел. Поместили мы в нашей газете юмореску об одном руководителе-бездельнике, а начальник райпочты возьми и реши, что это про него там написано. И пошел во все инстанции жалобы строчить, что газета, мол, занимается дискредитацией руководящих работников района. До сих пор не можем доказать, что в юмореске не о нем речь идет. Вот что такое юмор, понимаешь?

Курочкин тяжело вздохнул.

— Одним словом, иди к редактору. Юмореска твоя хорошая, может, повезет.

…Редактор медленно читал Мишину юмореску, поминутно вздыхая и страдальчески морщась словно от зубной боли. Закончив читать, он тоскливо посмотрел из-под широких белесых бровей на Смуркова и вяло изрек:

— Не пойдет.

— Плохая тема? — приподнялся со стула Миша.

— Тема неплохая, но в изложении нет самобытности. Много фраз, которые уже встречались в литературе. Вот ты пишешь: «Она прищурила свои голубые глаза…» А знаешь ли ты, сколько уже написано о голубых глазах? Так-то вот.

— Давайте переделаем их на карие, — быстро предложил Миша.

— Карие, говоришь? А о карих, думаешь, меньше написано? Ты, брат, найди такой цвет, который в литературе еще не встречался. Вот тогда будет интересно, самобытно.

— А где же я такой цвет найду? — взмолился Миша. — В литературе обо всех цветах ужо писали.

— Не найдешь цвет, оттенок новый поищи. Тогда будет самобытно, изобретательно…

Или вот еще у тебя: «Он скрипнул зубами…» Понимаешь, зубами. Об этом же сотни раз уже писали.

— А чем он должен скрипнуть? — удивился Миша.

— Мало ли чем? Пусть скрипит чем-либо другим.

Миша ошалело посмотрел на редактора, а тот невозмутимо продолжал:

— И псевдоним ты себе выбрал какой-то несерьезный — Смурков.

— Это не псевдоним, а моя фамилия, — окончательно вспылил Миша и, схватив со стола редактора свою рукопись, выскочил из кабинета.

Курочкин проводил его печальным взглядом. Ему было жаль Мишу, жаль хорошую юмореску, жаль себя…

Он медленно прошелся по кабинету, тяжело вздохнул и сел (в который уже раз!) писать заявление об уходе на пенсию…

БИГУС ПО-ОТЦОВСКИ

Приходит жена с работы и говорит:

— А я, Тиша, в командировку еду.

— Что, у вас послать больше некого? — возмутился я. — У тебя же дети!

— Я об этом сказала заведующему.

— А он что?

— А он говорит: «У Полины Ивановны и Нины Степановны тоже есть дети, и даже мужей нет, а вот — едут…»

— Ничего себе ситуация, — процедил я сквозь зубы, нервно меряя шагами комнату.

— Да ты не беспокойся, — продолжала жена. — Едем мы бригадой и всего лишь на пять дней.

— Ну, если бригадой и на пять дней — тогда еще терпимо, — согласился я.

На другой день, придя с работы, я строго по инструкции, оставленной женой, поджарил яичницу и накормил детей.

— Не боги горшки лепят, — вслух похвалил я себя и сел читать газету. Не успел прочесть и десяти строк, как меня словно током ударило: «А что я им приготовлю на завтрак? Жена советовала об этом подумать с вечера». Пришлось допоздна провозиться на кухне.

На следующий день только я занял свой пост у плиты, как заявляется с улицы сын и докладывает:

— Пап, а я штаны порвал.

Делать нечего. Откладываю в сторону кастрюли, беру иголку с ниткой. Тут дочь теребит за локоть.

— Пап, а я есть хочу.

— Леночка, ты же видишь, папа занят, — разъясняю ей.

— Я вижу, — отвечает. — Только есть все равно хочется.

— А вы пойдите на улицу, поиграйте. Как приготовлю ужин — позову.

Выпроводив детей и кое-как справившись со штанами, я снова поспешил на кухню. Едва наладился варить борщ, вспомнил: нет хлеба.

Убавив во всех конфорках газ, мчусь за хлебом. Во дворе встречаю соседа. Глаза у него круглые от удивления.

— Ты куда это, Тимофей?

— Да за хлебом, — отвечаю на ходу.

— А почему в фартуке?

Тьфу ты, черт! И точно в фартуке! Побежал обратно. Толкаю дверь — заперта. Лихорадочно шарю по карманам. Так и есть, ключи дома забыл. Беда с этими иностранными замками! Выскакиваю, как ошпаренный, во двор. Дворовые зеваки тут как тут. Одни советуют пожарную команду вызвать, другие — по веревке спуститься с верхнего этажа, третьи — сломать замок.

Отвергнув все советы, рванул на соседнюю стройку, может, думаю, там лестницу раздобуду. На стройке, как назло, ни одной лестницы. Схватил длинную доску.