Эликсир князя Собакина

— Ты... мне... голову... отвинтишь... — завывал Паша. — Пусти, дурак... я же... Пушкин...

Услышав это, Бабст остановился и выпустил из рук романтическую растительность. Лицо его в одно мгновение налилось кровью.

— Ах, Пушкин?! — взревел он. — Медный лоб у меня? С Мазепой любовь? Ну, держись!

Он оглянулся, ища что-нибудь тяжелое. В углу комнаты стояла настоящая бейсбольная бита, которую Жозефина держала на случай, если понадобится принудить соседа к миру. Царь ринулся к дубине.

Живой, взвизгнув, как раненый заяц, перескочил через кресло и загородился столом. Бабст, почти профессионально держа биту двумя руками, стал медленно обходить препятствие. Паша заметался в поисках спасения — и вдруг лихо, ласточкой, сиганул прямо в кровать, где похрапывала Жозефина Павловна.

Пробуждение учительницы русского языка и литературы было мгновенным и крайне неприятным для всех сторон конфликта. Живой тут же схлопотал оглушительную оплеуху и, подвывая, покатился дальше по широкой кровати. Бабст, уже подступивший вплотную, получил еще более ощутимый удар: этой ночью Жозефина Павловна уснула в туфлях-лодочках.

Петр Великий выронил дубину и схватился за пах.

— Насильники! — орала еще не совсем проснувшаяся Жозефина.

Вдруг она осеклась, внимательно посмотрела на насильника и произнесла упавшим голосом:

— Опять Петр Алексеевич... Другой теперь. Толстый... Значит, я и вправду допилась...

Она взялась за голову, перевернулась на другой бок, но сразу же вскочила, наткнувшись на что-то твердое. Тут она увидела, что в угол кровати забился совершенно затравленный Пушкин. У него уже заплывал левый глаз.

Жозефина Павловна всплеснула руками.

— Сашенька! Так это он на тебя разгневался? За Мазепу, да? А ты у меня спрятаться хотел?

И героическая женщина с криком «Ах ты зверь!» кинулась на государя императора.

Мурка, поняв, что пора вмешаться, вскочила с кровати и поспешила на помощь. Она прыгнула Бабсту сзади на плечи, схватила за горло и попыталась придушить. Жозефина тем временем ухватила царя за грудки и лягнула в коленную чашечку. Могучий Петр рычал от злости. Силы были неравными, но те несколько секунд, которые царь потратил на подавление бабьего бунта, спасли Живого: он кубарем выкатился из комнаты в коридор.

Паша пролетел мимо длинного ряда дверей и заперся в туалете. Бабст тем временем разбросал женщин, как медведь гончих, и ринулся следом. Попав в коммунальный коридор — темное, незнакомое и вонючее помещение, — император остановился в недоумении. Он не знал, куда идти дальше. В этот момент скрипнула соседняя дверь, и из нее высунулась рыжая голова.

— Ты кто? — спросил царь.

— Гы... — осклабился Вован. — Цирк-то не уехал.

— У-у, пес!

Если бы не годы тренировок, проведенных в спарринг-боях с Жозефиной, опасный сосед наверняка лишился бы жизни: дубинка Петра пробила косяк точно в том месте, где долю секунды назад была его голова. За дверью послышался визг, а потом сдавленное рычание.

Пнув дверь ногой, победитель шведов проследовал к сортиру, из-под двери которого пробивалась полоска света. Как и все туалеты в коммунальных квартирах, он запирался изнутри на хлипкий навесной крючок. Император вырвал его одной левой вместе с дверью, оглядел съежившегося на унитазе Живого, а потом схватил его за шиворот и потащил назад в комнату.

Бросив добычу на ковер, он указал на нее перстом и приказал:

— Шкуру спустить немедля! Двадцать плетей!

Кому был адресован приказ, осталось неясным, но Паша об этом даже не подумал.

— За что?! — вскрикнул он.

— Сорок плетей! — крикнул Петр.

Мурка поняла, что надо действовать быстро. Поскольку физической силы у царственного зомби хватило бы на десятерых, ей оставалось надеяться только на актерский талант. Она быстренько представила себя Екатериной Первой, которая, как известно, одна умела снимать приступы гнева своего супруга, — и, красиво воздев руки, кинулась в ноги царю:

— Помилуй, государь! Не ведал он, что творил!

Рядом тяжело плюхнулась на колени Жозефина:

— Петр Алексеевич! Простите Сашеньку! Меня, меня лучше отстегайте!

Живому оставалось только присоединиться. Он прикрыл раздражавшие царя бакенбарды руками и осторожно стукнул челом в пол:

— Виновен! Виновен! В арапы хоть возьми, только не бей!

Всеобщая покорность, похоже, благотворно подействовала на государя. Он сел в кресло и положил дубинку на стол.

— А бумагу марать не будешь?

— Никогда! — поклялся Живой.

— А служить пойдешь?

— Во флот пойду! То есть на флот! Гардемарином!

Царский гнев понемногу утихал. От щек отлила кровь, исчезла жила поперек вспотевшего лба.

— Встаньте! — приказал он.

Все поднялись с колен. Княжна поддерживала ослабевшую Жозефину. Паша украдкой поглядывал на дверь, но дать стрекача не решался.

— Ладно! Вытри личико, гардемарин. Наука тебе будет. А теперь тащи сюда большой кубок. Миловать — так миловать!

Паша открыл шкаф и достал оттуда две бутылки водки и литровую пивную кружку. Царь собственноручно наполнил ее тяповкой и протянул Живому.

— Пей мое царское здравие!

Паша взял кубок, приложился, но тут же поперхнулся и закашлялся.