Эликсир Коффина

Стиснув зубы, они ринулись по этому пути. Они голодали. Не спали по нескольку суток кряду. Разработали безвитаминную, безбелковую и бессолевую диету, их еда вкусом напоминала переплетный клейстер, а пахла и того хуже. Работали в мокрой насквозь одежде и хлюпающей от воды обуви, выключали отопление и распахивали настежь окна, хотя уже настала зима. Потом снова и снова опрыскивали себя активным охлажденным вирусом и, как чуда, ждали, чтобы засвербило в носу.

Но чуда не было. Изобретатели сидели туча тучей и глядели друг на друга. В жизни они не чувствовали себя такими здоровяками.

Вот только запахи. Все трое надеялись, что со временем притерпятся, но не тут-то было. Напротив, они начали ощущать даже такие запахи, о каких прежде не подозревали, — ядовитые, до отвращения приторные, запахи, от которых они, согнувшись в три погибели, кидались к раковине. Они пытались затыкать себе нос, но запахи просачивались через любую затычку, и к обеденному столу бедняги шли, как на пытку.

Они с устрашающей быстротой теряли в весе, но простуда их не брала.

— По-моему, вас всех надо посадить в сумасшедший дом, — сердито сказала Элли Доусон зимним утром, вытаскивая посиневшего, дрожащего Филиппа из-под ледяного душа. — Вы совсем рехнулись.

— Ты не понимаешь! — простонал Филипп. — Нам необходимо простудиться.

— Да зачем? — взорвалась Элли.

— Вчера в лабораторию нагрянули три сотни студентов. Они говорят, что запахи доводят их до исступления. Они уже не выносят общества даже лучших друзей. Если мы им не поможем, они разорвут нас в клочки. Завтра они придут опять, и с ними еще триста. И ведь это — те шестьсот, с которых мы начинали. А что будет, когда еще пятнадцать миллионов обнаружат, что собственный нос не дает им житья? — Он содрогнулся. — Ты видала газеты? Люди уже рыщут по городу и принюхиваются, как ищейки. Вот когда выясняется, что мы поработали на совесть. Мы бессильны, Элли. Эти антитела слишком хорошо делают свое дело.

— Так найдите какие-нибудь дряньтитела, которые с ними справятся, туманно посоветовала Элли.

— Ну что за глупые шутки…

— А я вовсе не шучу! Мне все равно, как вы это сделаете. Мне только нужен мой прежний муж, чтоб не фыркал на мою стряпню и не лез под ледяной душ в шесть часов утра.

— Я понимаю, тебе тяжко, — беспомощно сказал Филипп. — Но как нам быть — ума не приложу.

В лаборатории он застал Джейка и Коффина; бледные и злые, они совещались.

— Больше у меня ничего не выйдет, — говорил Коффин. — Я вымолил у них отсрочку. Я пообещал им все на свете, кроме разве своей вставной челюсти. Встретиться с ними еще раз я просто не могу.

— У нас осталось всего несколько дней, — мрачно возразил Джейк. — Если мы ничего не придумаем, мы пропали.

Филипп вдруг ахнул.

— Мы просто безмозглые ослы, — сказал он. — С перепугу совсем перестали соображать. А ведь дело проще пареной репы.

— О чем ты говоришь? — разозлился Джейк.

— Дряньтитела, — ответил Филипп.

— Боже милостивый!

— Да нет, я серьезно. Сколько студентов мы можем завербовать в помощники?

Коффин судорожно глотнул.

— Шестьсот. Они все тут под окном и жаждут нашей крови.

— Отлично, давай их сюда. И еще мне нужны обезьяны. Но только обезьяны простуженные, и чем хуже, тем лучше.

— Да ты сам-то понимаешь, что делаешь? — спросил Джейк.

— Нисколечко, — весело отвечал Филипп. — Знаю только, что такого еще никто Никогда не делал. Но, может, пришло время держать нос по ветру и идти, куда он поведет…

Бумеранг возвращался к исходной точке.

Все двери в лаборатории были забаррикадированы, телефоны отключены. В ее стенах шла лихорадочная деятельность. У всех троих исследователей обоняние обострилось нестерпимо. Даже маленькие противогазы, которые смастерил Филипп, уже не защищали их от непрестанного артиллерийского огня удушливых запахов.

Прибывали полные грузовики обезьян. Обезьяны чихали, кашляли, плакали и сопели. Пробирки с культурой вируса переполняли инкубаторы и громоздились на столах. Каждый день через лабораторию проходило шестьсот разъяренных студентов; они ворчали, но покорно засучивали рукава и разевали рот.

К концу первой недели половина обезьян излечилась от насморка и уже не могла снова его заполучить; другая половина снова простудилась и никак не могла избавиться от насморка. Филипп с мрачным удовлетворением это отметил.

Через два дня он ворвался в лабораторию сияющий, под мышкой у него болтался щенок с необычайно грустной мордой. Такого щенка еще свет не видывал. Он сомлел и чихал. Он явно страдал отчаянным насморком.

Далее настал день, когда Филиппу ввели под кожу каплю молочно-белой жидкости, изготовили вирус для распыления и основательно оросили ему нос и горло. Потом все уселись и стали ждать. Прошло три дня, а они все еще ждали.

— Идея-то была великолепная, — угрюмо заметил Джейк и захлопнул пухлую тетрадь с записями. — Только ничего не вышло.

— А где Коффин?

— Три дня назад свалился. Нервное расстройство. Ему все мерещится, что его вешают.

— Что ж, видно, чему быть, того не миновать, — вздохнул Филипп. — Рад был поработать с тобой, Джейк. Жаль, что все обернулось так печально.