Эликсир вечной молодости

Вот у нас одно дело недавно закрыли… Один такой умелец все мебель мастерил, мастерил, все под нос песенки себе мурлыкал… Тихий такой, безобидный. Ну, те самые “золотые руки”, в общем. А потом старушке своей голову взял да отчекрыжил — ив кастрюлю положил. И сел телевизор смотреть. Ну, не пенсионер, а просто Саломея какая-то ветхозаветная!..

Вот поэтому я их, Анюта, не одобряю. Непроницаемые они, непредсказуемые. Очень уж в себе! Слишком много времени наедине с острыми колющими и режущими инструментами проводят.

— Пожалуй… Хотя обобщения подобного рода редко бывают верны.

— А вам что же, Аня, нравятся, которые сами мебель мастерят?

— Да нет, Богул. Если честно, у меня на редкость пошлый вкус: мне больше нравятся мужчины, которые покупают мебель в магазине “Икеа” и расплачиваются при этом кредитной картой.

— Да, — согласился лейтенант, — эти все-таки более предсказуемые. Хотя…

— Что такое?

Лейтенант усмехнулся:

— Обобщения редко бывают верны!

* * *

Ни одного человека на территории “заповедника деревянного зодчества” Светлова и лейтенант Богул не встретили. Тишина здесь действительно стояла, как в заповеднике.

Возможно, это было связано с утренним временем — слишком рано. Такие кафе-харчевни оживают обычно к середине дня, а по-настоящему — к вечеру. Когда съезжается расслабляться народ и начинается гульба.

Дверь в харчевню была закрыта, но Богул достал какие-то подозрительные ключики и с легкостью отомкнул закрытую дверь.

— Отмычки это у вас, что ли? — поинтересовалась Светлова.

— Фу! — Богул отмахнулся. — Откуда вы слова-то такие знаете? Отмычки! Просто так — для пользы следствия.

* * *

Осмотр “Огонька”, в общем, не дал ничего особенного.

Кроме, может быть, некоторой информации о странной изобретательности владельца этого заведения, дающей почву для догадок. Атак.., сплошное разочарование. Богул аккуратно замкнул дверь “Огонька”.

— Дайте хоть поглядеть, чем это вы пользуетесь “для пользы следствия”. — Аня протянула руку за “ключиками”.

— Ну поглядите, поглядите! Богул разочарованно вздохнул, окидывая прощальным взором “Огонек”.

— Ни-че-го, — раздельно, по слогам произнес лейтенант, покидая вместе со Светловой сие занятное заведение.

* * *

Хозяин кафе-харчевни Алексей Борисович Кудинов, когда его навестили вернувшиеся из “Огонька” Светлова и лейтенант, был, как обычно, в подпитии.

— Я не могу допрашивать его в таком состоянии. Это запрещено правилами, — вдруг неожиданно щепетильно заявил Богул, взглянув на не вяжущего лыка Алексея Борисовича.

— А я могу! — сказала Светлова. — У меня уже нет правил. При наличии стольких трупов все правила куда-то испарились! Осталась только целесообразность.

Но непреклонный Богул, как всегда, страшно занятый своей милицейской текучкой, все-таки уехал.

А Светлова осталась в квартире Кудинова.

Анна и Богул, по-видимому, как-то незаметно поменялись амплуа. Богул под влиянием постоянного зудения Светловой о “неевропейской дремучести, тотальном неуважении к человеку и совковом беззаконии” стал говорить о каких-то правилах. А Светлова, доведенная до точки всем, что случилось с ней за последнее время, уже стала забывать такие слова, как “уважение к правам” и “правила”, и готова была ради целесообразности на что угодно.

Это означало, по-видимому, что действительность была всесильна — она подминала под себя приезжего, с какими бы правилами он сюда ни заявлялся.

Но право же, сейчас Светлова, глядя на пьяного Кудинова, не знала, что лучше: когда человек трезв и понимает, что говорит, и не несет всякий бред, но при этом хорошо контролирует себя и, если не хочет, не проговорится!.. Или когда он вот такой: расскажет обо всем, что ни спросишь. Даже о самом, так сказать, сокровенном. Что было и чего не было!..

При взгляде на Кудинова невольно приходили на ум строчки из “Жуд-Ши” — про “три периода”.

Как там? В первом периоде опьянения теряют благоразумие и стыдливость, стараются сохранять спокойствие И воображают, что говорят правду.

Во втором делаются похожими на взбесившихся слонов и совершают безнравственные и безрассудные поступки.

В третьем теряют сознание, падают, как мертвецы, и решительно ничего не помнят.

К счастью, Кудинов еще не добрался до второго и тем более до третьего периода. Но стоило ли радоваться, что он уже достиг первого, когда воображают, что говорят правду?

— Алексей Борисович, “Огонек” вам давно принадлежит? — поинтересовалась Светлова, заставив выпить Кудинова две чашки очень крепкого кофе.

— Огонек? — Кудинов уставился на Светлову, как баран на новые ворота. — Какой еще, на хрен, огонек?

— Кафе “Огонек”. Или кафе-харчевня — как вам больше нравится…

— А-а.., кафе! Много будешь знать — скоро состаришься. А ведь не хочется, правда?

— Пока не знаю.

— Огонек, говоришь… — Кудинов ухмыльнулся. — Заметьте, как Леша Кудинов нужен — пожалуйте, Лексей, к нам на огонек… А как Леша больше не нужен — проваливай, Кудинов, никакого огонька. Жизнь — подлая штука. А все женщины одинаковы. И такие же подлые, как жизнь… И я вам вот что скажу… А может, и хорошо, что так все вышло? Я ведь…

Он наклонился к Аниному уху: