Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник)

– Тогда те, кто отдал ему наш мир, тоже безумны. И твой народ, который допустил это.

Змею нечего было ответить.

– Возможно, все так и должно было быть, – сказал Стэк. Он поднял Змея с колен и положил руку на его треугольную голову.

– Друг, – сказал он.

Раса Змея была неспособна плакать. Змей сказал:

– Ты не представляешь, как долго я ждал этого слова.

– Мне жаль, что ты услышал его, когда конец уже близок.

– Возможно, всё так и должно было быть.

Воздух вокруг них превратился в ветер, развалины дворца засияли, и хозяин горы – хозяин загубленной Земли – явился им в неопалимой купине.

ТЫ СНОВА ДОКУЧАЕШЬ МНЕ, ЗМЕЙ?

Время забав прошло.

КОГО ТЫ ПРИВЕЛ, ЧТОБЫ ОСТАНОВИТЬ МЕНЯ? НАТАНА СТЭКА??

КОНЕЦ ВРЕМЕН НАСТАНЕТ, КОГДА Я СКАЖУ.

ИБО ТАК БЫЛО ВСЕГДА.

Потом он обратился к Стэку:

УХОДИ. СПРЯЧЬСЯ ГДЕ-НИБУДЬ, ПОКА Я НЕ ПРИДУ ЗА ТОБОЙ.

Не обращая внимания на неопалимую купину, Стэк взмахнул рукой, и их со Змеем безопасный островок исчез.

– Сначала найдем его, а там я уж знаю, что делать.

Птица Смерти наточила когти о ночной ветер и нырнула сквозь пустоту к пепелищу Земли.

22

Однажды Натан Стэк заболел воспалением легких. Он лежал на операционном столе, а хирург делал небольшой надрез в его грудной клетке. Если бы Стэк не был таким упрямцем и не продолжал бы работать без отдыха, дело бы не закончилось эмпиемой, и ему не пришлось бы ложиться под нож – пусть это и была вполне безопасная торакотомия. Но он был Стэком до мозга костей, и поэтому лежал в операционной, и ему в грудь совали резиновую трубку, чтобы откачать гной из плевры. Неожиданно кто-то позвал его по имени.

НАТАН СТЭК.

Зов донесся издалека, из арктической ледяной пустыни; скальпель резал плоть Стэка, а незримый голос всё повторял его имя, словно эхо.

НАТАН СТЭК.

Он вспомнил Лилит и ее волосы цвета багряного вина. Вспомнил, как долго умирал под скалой, а его товарищи-охотники, забыв о нем, делили тушу медведя. Вспомнил удар стрелы, пробившей кольчугу и вонзившейся ему в сердце в битве при Азенкуре. Вспомнил ледяные воды Огайо, сомкнувшиеся над его головой (его приятели даже не заметили, как он выпал из плоскодонки). Вспомнил, как пытался доползти до крестьянского домика в Вердене и горчичный газ разъедал его легкие. Вспомнил, как смотрел на вспышку атомного взрыва и плоть на его лице таяла. Вспомнил, как Змей появился в зале для совещаний и вытащил его из собственного тела. Вспомнил, как спал четверть миллиона лет в самом центре земли.

Все это время его умирающая мать просила освободить ее, избавить от боли.

Сделай мне укол.

Голос матери сливался с голосом Земли, корчившейся от нескончаемой боли; ее плоть рвали на части, ее реки превращались в пыль, а холмы и зеленые луга – в выжженную пустыню. И скоро эти два голоса стали одним, и то был голос Змея, который говорил, что Стэк – последний человек на земле единственный, кто сможет избавить ее от страданий.

Сделай укол. Прекрати ее мучения.

Теперь власть принадлежит тебе.

Натан Стэк чувствовал свою силу – она во много раз превосходила силу богов, или змеев, или безумцев, втыкающих иголки в свои создания и ломающих свои игрушки.

ТЫ НЕ ПОСМЕЕШЬ. Я НЕ ДОПУЩУ ЭТОГО.

Неопалимая купина в бессильной ярости плевалась огнем. Стэк смотрел на нее почти с жалостью: ему вспомнилась зловещая голова Волшебника из страны Оз среди тумана и молний – спецэффект, вызываемый человечком, двигающим рычаги за ширмой. Зная, что он сильнее, чем жалкое существо, забравшее у него Лилит и поработившее весь род человеческий, Стэк обошел купину и отправился на поиски Безумца, желавшего, чтобы его имя писали всегда с большой буквы.

23

«Заратустра спустился один с горы, и никто не повстречался ему. Но когда вошел он в лес, перед ним неожиданно предстал старец, покинувший свою священную хижину, чтобы поискать кореньев в лесу. И так говорил старец Заратустре:

“Мне не чужд этот странник: несколько лет тому назад проходил он здесь. Заратустрой назывался он, но он изменился. Тогда нес ты свой прах на гору, неужели теперь хочешь ты нести свой огонь в долины? Неужели не боишься ты кары поджигателю? Да, я узнаю Заратустру. Чист взор его, и на устах его нет отвращения. Не потому ли и идет он, точно танцует? Заратустра преобразился, ребенком стал Заратустра, Заратустра проснулся: чего же хочешь ты среди спящих? Как на море, жил ты в одиночестве, и море носило тебя. Увы! Ты хочешь выйти на сушу? Ты хочешь снова сам таскать свое тело?”

Заратустра отвечал: “Я люблю людей”.

“Разве не потому, – сказал святой, – ушел и я в лес и пустыню? Разве не потому, что и я слишком любил людей? Теперь люблю я Бога: людей не люблю я. Человек для меня слишком несовершенен. Любовь к человеку убила бы меня”.

[…]

“А что делает святой в лесу?” – спросил Заратустра.

Святой отвечал: “Я слагаю песни и пою их; и когда я слагаю песни, я смеюсь, плачу и бормочу себе в бороду: так славлю я Бога. Пением, плачем, смехом и бормотанием славлю я Бога, моего Бога. Но скажи, что несешь ты нам в дар?”

Услышав эти слова, Заратустра поклонился святому и сказал: