Я не сразу сориентировался – раньше я только заглядывал в чужие головы. Я никогда не был…сорокопутом. Потом я услышал, как всхлипнула Элли, оплакивая своего приятеля Руди Пейриса, который жарился, как бифштекс, и из-под маски, закрывавшей его – мое – лицо валил дым, а затем – приглушенный крик Генри Лейка Спаннинга и тысячи других чудовищ: они горели где-то на горизонте моего нового мира. Я обнял Элли, прижал ее к себе, уткнулся лицом в ее плечо и всё слушал и слушал этот крик. Мне казалось, что прошла вечность. Наконец, крик превратился в шум ветра, а после и вовсе стих. Когда я поднял голову, я едва мог говорить.
– Ш-шш, милая, все хорошо, – пробормотал я. – Он ушел туда, где сможет искупить свои ошибки. Ему не больно. Он в тихом, спокойном месте, и останется там навсегда. Один. Это очень, очень спокойное место. Там прохладно. И темно.
Я был готов покончить с неудачами и перестать винить во всем обстоятельства. Я признался себе, что люблю Элли и решил, что мне пора, наконец, вырасти и вести себя как взрослый, а не просто умник, который учится всему невероятно быстро, быстрее всех.
Обнимая Элли, я дал себе зарок: Генри Лейк Спаннинг будет любить Элисон Рош так сильно и ответственно, как еще никто никогда не любил. Я был готов покончить с неудачами.
Конечно, теперь, когда я стал красивым белым голубоглазым парнем, мне будет намного проще.
Поймите, причина моих невзгод была не столько в том, что я черный, или в расизме, или в чрезмерной квалификации, или в невезучести, даже не в моей треклятой способности к «путешествиям», сколько в одной штуке, которую я понял, сидя в своем мире в ожидании, когда Спаннинг приедет поглумиться надо мной. Я понял, что всю жизнь был одним из тех, кто сам себе мешает. Так что можете не жалеть этого несчастного ниггера Руди Пейриса. Ну, разве что в минуту слабости.
Это история для Боба Блотча, потому что я обещал.
XV. Процесс
Из интервью Харлана Эллисона «Сила слова» (газета «Острэлиан», январь 1996).
Харлана всегда занимал процесс. Он признался, что «очарован» им в эссе «Говорящие гримасы и грани». Эллисон знаменит не только своей нелюбовью к ярлыкам и категориям – это писатель, который всегда бросает вызов формам, снискавшим ему славу и восторг публики и критиков. Другими словами, он человек, который страстно стремится к новому.
Некоторые люди отказывают автору в его естественной потребности меняться, хотя это неизбежный, здоровый и необходимый аспект любой профессиональной и творческой жизни. Как Харлан напоминает нам в «Ксеногенезисе», «им нравится привычное, и они хотят исключительно того же, да побольше – никаких изменений, никаких экспериментов, никакого роста». К счастью, ему самому никогда не было свойственно перестраховываться.
Неудивительно, что Харлан редко планирует свои рассказы наперед. Он считает себя курьером на посылках у гораздо более организованной, разумной, остроумной, уверенной и естественной части себя и настаивает, как в интервью газете «Острэлиан», что «талант умнее личности». По сути дела, Эллисон – Рассказчик.
Именно поэтому он пишет в витринах книжных магазинов, устраивая засаду своему подсознанию (эдакое смелое и жизнерадостное аутодафе, которое представляет собой не что иное, как намерение шокировать свое творческое нутро, бескорыстное, образцовое оттачивание процесса). Поэтому использует любые необходимые средства: «Медею»[111]
и «Горизонты сознания»[112], рассказы, написанные совместно с другими писателями в рамках проекта «Братья по чуду», смесь линейного и визуального повествования с помощью рисунков покойного Джека Гона в рассказе «Промежуточная область» («способ выражения – это часть послания»). Поэтому появляются рассказы, написанные по мотивам обложки книги Харлана «Коридор сновидений», причем он сам координирует это мероприятие и активно участвует в написании и редактировании сборника.