Эликсиры Эллисона. От глупости и смерти (сборник)

Каким образом моя работа в области семиотики мифологии снискала такое раболепное восхищение этого странного человечка и откуда он узнал о никому не известном профессоре античности с факультета английской филологии университета Северной Каролины, я так и не узнал. Но поскольку именно он был причиной произошедшего со мной, я подозреваю, что его присутствие в аэропорту было не случайно. Ох, снова забегаю вперед. Терпение, Генри. Меня отвезли в отель «Ройял Викинг», я распаковал вещи, принял душ и часок вздремнул. Я не находил себе места – мне ужасно хотелось спать, но никак не удавалось по-настоящему заснуть. Ноги все время сводило. Я не мог успокоиться – всё переживал: через два дня мне предстояло делать доклад на крупной международной конференции, посвященной современным академическим тяготам, а ты ведь знаешь, я всегда с трудом переносил «деконструктивистскую» критику. Я устал, как собака, но, вместо того, чтобы принять лекарство от судорог в ногах и подольше поспать, начал возиться с рукописью. Даже добавил новый подзаголовок: «Пост-структуралистская интерпретация иконографии легенды о Тезее и Минотавре», который сам мог с трудом выговорить. Только представь, как бы я выкручивался, если бы кто-то спросил, что означает эта галиматья. Но я знал, что в академическом издании это будет отлично смотреться. В общем, когда мои спутники заехали за мной, чтобы вместе отправиться на прием по случаю открытия конференции, мне можно было спички в глаза вставлять. Может, поэтому то, что случилось после, и не встревожило меня. Шекспир говорил о таком «странно и нелепо»[126]. Но на обратном пути у меня было четырнадцать с половиной часов, чтобы обдумать происшедшее, так что я могу смело сказать – о да, без сомнения, это было очень тревожно, странно и нелепо. Ладно, не напрягайся! Я избавлю тебя от местного колорита, своих ощущений от поездки по мощеным булыжником улицам и рассказов о том, как все нефферояттно дорого в Швеции, знаешь, сколько там стоит катушка скотча? Почти семь долларов, вот сколько, с ума сойти, правда? В общем, я сразу перейду к приему и встрече с Агнес. И к Фуксу. И к гробнице на Остерлангатан. И к огненному перу, которое я привез из Стогкольма вместо самой красивой женщины, когда-либо ходившей по земле.

Мы сидели за огромным столом, и классический пианист по имени Беккелунн играл произведения современных шведских композиторов – Блумдаля, Карлида, Бёка, Лидхольма, в общем, всей «Группы понедельника»[127]. Фукс сидел рядом и смотрел на меня так, как будто я вот-вот начну пускать изо рта мыльные пузыри. Я поблагодарил его, когда он снова наполнил мой бокал шампанским, уже в третий или четвертый раз, он так усердствовал, будто хотел, чтобы я нанял его в услужение. Он улыбнулся, показав мерзкие бурые зубы, и сказал: «Вижу, вас беспокоят мои перчатки». Я и не осознавал, что таращился на эти резиновые аксессуары, но набравшись шампанского, развеселился и, вместо того, чтобы просто вежливо ответить, начал умничать.

– Видите ли, доктор Фукс, – сказал я – от моего внимания не ускользнул тот факт, что, хотя температура в этом битком набитом зале подбирается к тридцати градусам и все присутствующие, как говорят на идиш, швитцуют[128] как свиньи, вы застегнуты на все пуговицы и в перчатках. Отчего бы?

Джону-Генри было явно не по себе. Мы пришли на прием втроем – Эвастина осталась дома с малышом, Фнорком, который как раз достиг того возраста, когда детям нравится ловить и есть мух. Хотя люди и подсаживались к нашему большому столу, это было обусловлено скорее тем, что в набитом зале было не так много сидячих мест, чем желанием пообщаться с нами. Не то, чтобы я пристально за этим следил, но мне показалось, что с Джоном-Генри здороваются многие, а доктора Фукса подчеркнуто игнорируют.

Доктор посерьезнел и тихо ответил на мое замечание, которое, как я тут же сообразил, было невероятно глупым и грубым порождением избытка шампанского:

– У меня гипергидроз, профессор Стэпилтон. Чрезмерное потоотделение, швитц, как вы говорите. У меня ужасно потеют руки и подмышки, мне приходится носить шерстяные рубашки, чтобы впитывался пот, и еще прокладки под одежду, вроде тех, что носят женщины. На тот случай, если мне, к моему ужасу, придется пожать кому-нибудь руку, я ношу с собой маленькие полотенца. Если я сниму свою перчатку и положу руку на скатерть, она насквозь промокнет в секунду.

Улыбнувшись жалкой улыбкой, которую пытался выдать за бодрую, он добавил:

– Люди смотрят на меня с отвращением, профессор. Поэтому я и ношу перчатки, знаете ли.