Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Я провел шесть месяцев на острове Медитаций. И каждый божий день я пытался попасть дротиком в скорорыбу. Вся мороженная хрень, арахисовый сыр, сухпаек осточертевали очень быстро. Блевать хотелось при одном виде упаковочной фольги. Я хотел свежей пищи. Каждый день из этих шести месяцев я пытался добыть что-нибудь живое. Но они были слишком быстрыми. Потому их и не называют медленнорыбы. А фуксы за мной наблюдали. И ни разу ни один из них не пошевелился, чтобы показать мне, как они это делают. А теперь этот старый кастрат Амос предлагал мне целых полдюжины. И я понял, что мой гость ему сказал.

– Кто ты такой, черт тебя дери?

Я был взбешен. О, как я хотел врезать ему разок, стереть с его физиономии этот ненавидящий взгляд, отправить его хоть к чертовой бабушке, лишь бы не нужно было возиться с ним. Но опять не сказал ни слова, сжигая меня ненавидящим взглядом. Но тут фукс вошел в вигвам – в первый раз за все время, чтоб им сдохнуть, тварям косоглазым – и встал между нами, протягивая мне все шесть рыб.

Каким-то образом этому типу удается управлять аборигенами! Он не сказал ни единого слова, но фукс понял достаточно для того, чтобы встать между нами и настаивать, чтобы я взял рыбу. Что я и сделал, про себя проклиная их обоих.

А когда я снял рыб с его пальцев, то почувствовал, как старый фукс тащит меня в наше с ним «Как», тащит сильнее, чем когда бы то ни было, сильнее, чем тогда, когда мы входили в экстазис. Амос Мудрый дал мне знать, что это было очень святое создание, это нечто, приползшее из Ледоландии, и мне стоит обращаться с ним помягче, а не то… Не было ни поясняющей картинки, ни чем это «не то» может обернуться, но это было мощное «Как», очень мощное «Как».

Я взял рыб и положил их в кладовку, и дал фуксу понять, что я очень благодарен, но он обращал на меня не больше внимания, чем на блоху. Он уже вошел в экстазис с моим гостем, разлегшимся на матрасе, а потом Амос выскользнул из вигвама и был таков.

Я просидел почти всю ночь, наблюдая за ним. В одно мгновение он смотрел на меня, а в следующее уже спал, и я провел эту первую ночь сидя и наблюдая, как он падал в сон и вываливался из него, и мечтая о том, где я спал бы сейчас, если бы этот негодяй не появился. Он ненавидел меня даже во сне.

Но он был слишком слаб для того, чтобы бодрствовать и наслаждаться ненавистью.

Я смотрел на него всю ночь, гадая, кто он, к чертовой матери, такой – до тех пор, пока уже не мог все это выносить. И к утру я отметелил его по полной.

Фуксы продолжали тащить еду. Не только рыбу, но и растения, которых я никогда не видел, потому что они росли в Жароландии к востоку от нас. Оттуда всегда несло кислятиной, как от перегнившего мусора.

Некоторые из растений надо было варить, другие и сырыми были превосходны на вкус. Но я знал, что они никогда бы не показали мне ничего подобного, если бы не этот тип.

Он ни разу не заговорил со мной, и ни словом не обмолвился фуксам о том, что я избил его во время первого его ночлега в лагере. Поведение его ни на йоту не изменилось. О, я знал, что говорить он умеет, потому что во сне он то и дело ворочался и выкрикивал всякую чушь. Я не смог понять ничего из его бреда – это был какой-то инопланетный язык. Но что бы оно ни было, ему становилось плохо при одном воспоминании о делах минувших. Он мучился даже во сне.

Он настроился на то, чтобы остаться. Я это понял уже на второй день, когда прихватил его на краже продуктов.

Нет, это будет не вполне точно. Он делал это, нимало не прячась и не скрываясь. И я его не прихватывал. Он рылся в запасах, хранившихся в транспортных ангарах, вытаскивая всякое добро, которое мне на данный момент было не нужно, и забирая вещи, чьи функции уже не соответствовали моим нуждам. Он уже вытащил некоторые из этих предметов, когда я заметил его активность на складе, и среди прочего кожаную палатку, которой я пользовался до того, как сделал себе вигвам из поваленных ураганом елей, запасной надувной матрас, голографический проектор, на котором развлечения ради прокручивал лазерные записи, в основном спектакли театра но и пьесы с головоломками. Однако довольно скоро они мне надоели: они не казались мне достойной частью моей жизни в период покаяния. Он сграбастал проектор, но не взял лазерные записи. Все отобранные вещи он вытащил наружу и сложил в кучу.

– И что ты, по-твоему, делаешь? – Я стоял у него за спиной, сжав кулаки и надеясь, что он ответит какой-нибудь грубостью.

Он не без труда выпрямился, держась за ребра, по которым я отпинал его прошлой ночью. Потом он повернулся и посмотрел мне прямо в глаза. Я удивился: похоже, он уже не пылал ненавистью, как за день до того. Он меня явно не боялся, хотя я был тяжелее и выше, чем он, и я уже доказал, что могу избить его, если захочу избить, или оставить в покое – если решу оставить его в покое. А он просто пялился на меня, выжидая, когда до меня дойдет смысл всего, что он делает.

И смысл был в том, что он здесь не на день-другой.

Нравится оно мне или нет.