Эликсиры Эллисона. От любви и страха

Звезды рождались, дышали и умирали в единой кружевной спирали. Осколки янтарного света разбивались о граненую стену льда, расцвечивая ее через тысячи отверстий, пробуренных в гигантской фронтальной колонне. Сказочные башенки – слишком изящные, чтобы устоять на лютом ветру, поднимались из теней у основания колонны и метр за метром меняли цвет. Легионы радуг плясали, перескакивая с пика на пик, словно водопады драгоценных камней. Фигуры, формы и пространства между ними сливались, росли и исчезали, а взгляд уже притягивала все новая и новая игра света. В трещине стены он создал гемму, черную и зловещую, как призрак смерти. Но когда свет внезапно падал на нее, стекая в чашу под ней, гемма превращалась в золотую птицу, обещавшую море возможностей. Небо тоже было здесь. Всё оно, без конца и края. Черное и новое, едва родившееся, пойманное и заключенное в лед. Арго и далекие солнца, Фрикс и Гелла, Ясон и Тесей, и память о солнцах, некогда сиявших в черных пустотах, солнцах, от которых не осталось даже воспоминаний. Мне виделись давно прошедшие времена, когда я смотрел на озеро меняющихся красок, которое росло и пело. Сердце мое наполнилось чувствами, оставленными в далеком детстве. Языки голубого пламени скользили по волнистым стенам украшенного барельефами льда, чтобы исчезнуть в зеленом забвении. Я услышал собственный стон и отвернулся, глядя на гряду, прорезавшую туман и тундру – и я не видел ничего, ничего! Нет, не смотреть на то, что он сделал, было невозможно. У меня сдавило горло от страха, что я пропущу хоть единый момент этого невероятного зрелища, разворачивавшегося на ледяном занавесе. Я снова повернулся к стене, и на ней все было абсолютно новым, и я видел все как в первый раз, но и так же, как несколько минут назад… Минут ли? Как долго я стоял и, не отрываясь, смотрел в озеро снов?.. Сколько лет прошло?.. И выпадет ли мне счастье провести остаток моей жизни, просто стоя здесь и всем существом впитывая эту сумасшедшую, немыслимую красоту?.. Не знаю. Я не мог думать ни о чем, и сделал глубокий вдох лишь тогда, когда понял, что забыл о необходимости дышать.

Но тут меня потащили, и я закричал, не желая согласиться с тем, что меня лишат хоть единой секунды погружения в этот невероятный наркотик.

Но меня оттаскивали – и притащили к основанию Реки Света, и оказалось, что тащил меня Бен Древний. Он заставил меня сесть спиной к горе и лишь спустя долгое время – в течение которого я рыдал и пытался сделать вдох – я осознал, что едва не пропал, захваченный в плен чарами бесконечного сна. Но я не был благодарен фуксу. Моя душа рвалась назад, туда, где я мог бы стоять и вечно смотреть на буйство невероятной красоты.

Фукс вошел со мной в экстазис, и я почувствовал, что уже не погружен в тот немыслимый спектакль. Цвета гасли в гротах прямо на моих глазах. Фукс крепко держал меня в экстазисе до тех пор, пока я снова не стал Уильямом Погом. Уже не инструмент, на котором ледяная гора играла свою симфонию, а Пог, снова Пог.

А потом я поднял голову и увидел фуксов, сгрудившихся у тела их «святого». И они что-то чертили на льду своими когтями. И я понял, что не я, нет, не я познакомил их с миром прекрасного.

Он лежал на льду вниз лицом, одной рукой продолжая сжимать лазерную пушку. К ее голопроектору был присобачен компьютер. И вся система продолжала проецировать трехмерную скульптуру. Она почти вся была в красных линиях. Она почти исчезала и появлялась вновь, когда на проектор поступала энергия из базового лагеря. Красная – вся целиком – скульптура, лишь одна малая часть ее на самом верху, представлявшая висячий мост и нечто вроде минарета, была синего цвета.

Какое-то время я пялился на нее. Потом Бен сказал, что ради этого меня привели сюда. Святой человек умер до того, как успел закончить свою феерию снов и мечтаний. В мощном экстазисе фукс показал мне, где – в скульптуре – они впервые поняли, что такое красота, что такое искусство, и как они воссоединились с Предками в небесах. Потом Бен создал ясный и четкий образ: человека, летящего, чтобы слиться в единое целое с Арго. Эта была фигура, нацарапанная в грязи, из головы которой исходили лучи света.

В экстазисе фукса была мольба. Сделай это для нас. Сделай то, на что ему не хватило времени. Заверши его дело.

Я уставился на лазер, лежавший на льду, с незавершенной голограммой, на которой поблескивали красные и белые сполохи. Это была тяжелая, здоровенная штуковина, метра полтора длиной. И аппарат все еще был включен. Мой гость умер за работой.

Я смотрел, как они трудятся над своими первыми рисунками – все они, даже совсем молодые – и беззвучно плакал, оплакивая Пога, который дошел так далеко, насколько у него хватило сил, но лишь для того, чтобы понять, что дошел он недостаточно далеко.

И я ненавидел его за то, чего я не мог сделать. И я знал, что, закончив работу, он удалился бы в пустоту Дальней Стороны, чтобы умереть во тьме, завершив свое покаяние… и сделав даже больше того.