Элирм III

— Что касается вопросов нравственности и морали, то фактически мы ничем не отличаемся от предыдущих версий — сказал Доусон — Но полагаю, вы и сами уже это заметили.

Я окинул взглядом многотысячную толпу.

Удивительно, но большая часть собравшихся с трепетом ловила каждое слово первосвященника и согласно кивала его утверждениям.

— Странно, что другие этого не замечают.

— Уверен, замечают. Но очень скоро они об этом забудут, а затем и вовсе сменят полярность своих убеждений на прямо противоположную.

— Каким образом?

Доусон материализовал в руке портсигар.

— Примеров много. Взять нашу историю, а именно фашистскую Германию. Вы знали, что поначалу многие не разделяли идеи нацизма? Однако со временем, путём титанических усилий тысяч людей эти идеи получили широкое распространение и заняли доминирующее положение в умах большинства, а затем и вовсе вылились в ряд документов, закрепленных на законодательном уровне. Скажите, вы когда-нибудь слышали про «Закон о гражданине Рейха» и «Закон об охране германской крови и германской чести»?

— Вы говорите про Нюрнбергские расовые законы?

— Верно — кивнул Файр.

— Нас ожидает нечто похожее?

— Причем гораздо раньше, чем можно бы было представить.

— Мда. Этого еще не хватало… последователи евгеники, блин.

— Да, верно подмечено. Именно этим изначальные и занимались на протяжении тысячелетий. Селекцией человеческих особей с целью превратить нас в новую, лучшую расу. Удачный эксперимент остается, а неудачный навсегда исчезает, не оставив после себя ничего, кроме расплывчатых воспоминаний.

<Влад, у тебя там всё в порядке? И что это за мужик?> — написал Герман в общий чат.

<Всё нормально, Гер. Это Эдвард Доусон. Тоже ищет Августа>

<Охренеть! Тот самый Доусон?! Нам подойти?>

<Пока нет>

<Понял. Но мы все равно следим за тобой. Поэтому пускай только дернется. И охнуть не успеет, как мы ему глаз на жопу натянем>

<Интересно, и кто тебя научил этой фразе?>

<Братишка, я не при делах> — ответил Мозес.

— Вашим друзьям не о чем беспокоиться — улыбнулся Доусон — Я всего-навсего уставший пожилой ученый и не представляю опасности.

«А вот и первая ложь» — отметил я про себя. Лично я был на сто процентов уверен, что при желании тот и Гундахара отделает как щенка.

Тем временем, истекающий кровью Китна Рави продолжал распинаться на публику и медленно, но верно переходил к заключительной части своей речи: чтению официального Декреталия Пантеона. Документа, перечисляющего все мыслимые и немыслимые санкции, которые по единогласному решению богов, требуется применить по отношению к «двадцать первым» прямо сейчас: повышение налогов, ограничение численности кланов и обеспечение доступа сторонних наблюдателей, запрет на владение долей предприятия свыше 49 %, установка лимита по начислению очков рейтинга гражданина и очков влияния, двукратное понижение скорости начисления опыта, запрет на проведение массовых мероприятий и так далее. Список действительно был весьма длинный, а по своей нелепости поражал воображение. Так, в частности, в нем было требование ввести для нас запрет на браки и любовные отношения с представителями любой другой версии человека.

<Народ, а меня одного интересует, что за пи***ц тут происходит?> — написал Эстир — <Если Сенат примет этот Декреталий и огласит по нему Сенатус Консульт, то уже завтра наc ожидает увлекательная поездка в концентрационные лагеря!>

— Документ примут, можете не сомневаться — Доусон, наконец-таки вскрыл крохотный замочек портсигара и вежливо протянул его мне.

— У меня лишь один вопрос: зачем это им? — спросил я, прикурив сигарету.

— Месть.

— Месть?

— Да. Самая что ни на есть холодная и жестокая месть, что была спланирована задолго до нашего появления и только и делала, что ждала подходящего часа. Момента, когда большая часть людей высадится на Элирм.

Ученый молча указал на зависшую на орбите вереницу «баранок». В то же мгновение один из космических кораблей отделился от общей массы и направился вниз, а еще через минуту ярко засветился, войдя в плотные слои атмосферы.

— Не понимаю. А за что им мстить?

— За то, что наша цивилизация уничтожила больше богов, чем любая другая. И полагаю, это наша вина, моя и Августа.

— То есть?