Элисса

Курения постепенно оказывали свое одурманивающее действие: иньянга, что-то шепча, раскачивалась взад и вперед, потом бессильно откинулась к стенке хижины, головой на соломенную кровлю. Лицо Пчелы было обращено теперь вверх, к свету, и на него было страшно смотреть: оно все посинело, глаза запали, как у покойницы, а надо лбом колыхалась и шипела змейка, напоминая урей[17] на челе статуй египетских царей. Секунд через десять Пчела заговорила глухим и неестественным голосом:

— О человек с прекрасным белым телом, я заглянула в твое сердце и увидела, что оно черно, как запекшаяся кровь. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты найдешь себе добычу, и, когда будешь ее преследовать, она заведет тебя в Дом бездомных, в Дом Мертвых, и будет она в облике быка, и будет она в облике тигра[18], и будет она в облике женщины, которую не могут погубить ни воды, ни короли. О человек с прекрасным белым телом и черным сердцем, ты сполна получишь все тобой заработанное, монету за монету, удар за удар. Вспомни о моих словах, когда на груди у тебя зарычит пятнистая кошка; вспомни о моих словах в самой гуще битвы; вспомни о моих словах, когда ты получишь свою великую награду, когда столкнешься лицом к лицу с призраком в Доме Мертвых.

— О человек с черным телом и белым сердцем — продолжала она, — я заглянула в твое сердце; оно бело, словно молоко; молоко чистоты и спасет его. Глупец, зачем ты нанесешь свои удары? Зачем защитишь того, кого возлюбил тигр и чья любовь — словно любовь тигра? О, чье это лицо мелькает в толпе сражающихся? Преследуй же его, преследуй, о быстроногий, но будь осмотрителен; язык, однажды солгавший, не станет молить о пощаде, и рука, однажды предавшая, не дрогнет в смертельной стычке. Что такое смерть, о Белое сердце? Смерть — продолжение жизни, в царстве мертвых ты обретешь утраченную жизнь, ибо там тебя ждет та, которую не могут погубить ни короли, ни воды.

Голос Пчелы мало-помалу становился все тише и тише, пока наконец не стал еле слышен. Затем он замолк; транс, видимо, перешел в сон. Хадден слушал ее с цинично-язвительной улыбкой, теперь он рассмеялся.

— Над чем ты смеешься, Белый человек? — сердито спросил Нахун.

— Над собственной глупостью: потерять так много времени, слушая эту лгунью и обманщицу, которая нагородила столько чепухи!

— Это не чепуха, Белый человек.

— Да? Тогда объясни мне, что все это означает.

— Пока еще не могу, но она говорила о женщине, о леопарде и о твоей и моей судьбе.

Хадден пожал плечами, не желая продолжать это никчемный, по его мнению, спор; в это мгновение Пчела, дрожа, пробудилась, пересадила змею обратно на шею и вновь укуталась в засаленный каросс.

— Удовлетворен ли ты моим предсказанием, инкоси? — спросила она Хаддена. — Не сомневаешься ли ты в моей мудрости?

— Я не сомневаюсь в том, что ты, Мать, одна из искуснейших обманщиц во всем Зулуленде, — холодно ответил он. — За что же тут платить?

Пчела, казалось, не обиделась на эти грубые слова хотя на миг ее взгляд стал странно похож на взгляд змейки, разозленной едким дымком.

— Уж если белый господин говорит, что я обманщица, стало быть, так оно и есть, — согласилась она. — Кто-кто, а уж он-то должен распознавать обманщиков с первого взгляда. Я уже говорила, что не прошу никакой платы; только отсыпь мне горсть табака из сумки.

Хадден открыл свою сумку из антилопьей кожи и дал ей горсть табака. Внезапно, перехватив его руку, она впилась глазами в золотой перстень на его безымянном пальце — в виде змеи с маленькими рубиновыми глазками.

— Я ношу змею на шее, а ты на пальце, инкоси. Хотела бы я иметь такой перстень на руке, чтобы змее на шее было не так одиноко.

— Тогда тебе придется подождать моей смерти, — сказал Хадден.

— Да, да, — нежданно обрадовалась Пчела. — Я запомню твое обещание: подожду твоей смерти и возьму перстень; никто не посмеет сказать тогда, что я его украла. Нахун подтвердит, что ты обещал его мне.

В тоне, каким были произнесены эти слова, заключалась какая-то зловещая угроза, и Хадден впервые вздрогнул. Если бы Пчела говорила в обычной манере всех ворожей, он не обратил бы на них никакого внимания; но, обуянная жадностью, она заговорив совершенно искренне, с полной убежденностью.

Заметив, что он насторожился, она тотчас же переменила тон.

— Надеюсь, белый господин не станет сердиться на бедную старую ворожею за ее шутку, — вновь захныкала она. — Смерть бродит вокруг, поэтому ее имя всегда у меня на устах. — И она показала глазами на полукруг черепов, а затем на водопад и мрачную котловину, на берегу которой стояла ее хижина.

— Смотри, — только и сказала она.