Летчик потом не мог объяснить, как это у него получилось, но он мгновенно оказался на крыле самолета! Запрыгнул! Вверх, с места! А высота была – чуть более двух метров. Специально измерили. И он ухитрился сделать это – с места, без разбега, почти без толчка.
Вербинский ходил взад-вперед, взволнованно размахивая руками. То и дело тыкал себя пальцем в переносицу – у него смешная привычка так поправлять очки… Пытался убедить меня: человек способен на многое, даже на
И потом, в истории Второй мировой немало случаев, когда люди пили грязную воду из болот, рек, даже из луж. Страну и армию не захватили эпидемии холеры, брюшного тифа или дизентерии. Солдаты – словно заговоренные – выносили такое, что нормальному человеку в обычных условиях не под силу.
«Что это значит?» – спросил меня Вербинский. Будто я знал ответ. Он ответил сам: это значит, что в определенные моменты, например минуты смертельной опасности, активируются скрытые резервы человеческого организма. Условно говоря, включается другой, «боевой» режим.
«Как форсаж у самолета?» – попробовал уточнить я. Вербинский поморщился, ему такая аналогия не понравилась. Он сказал в ответ, что двигатель самолета не способен долго работать в форсированном режиме, узлы и агрегаты изнашиваются гораздо быстрее нормы. И тут же добавил: наша (то есть его) задача в том, чтоб перевести организм в другой режим работы, но это не должно быть форсажем. Это должно стать обычным, нормальным состоянием, при котором «узлы» и «агрегаты» изнашиваются с обычной скоростью.
Тут я впервые понял, чего хочет добиться главный врач секретной лаборатории. Меня прошиб холодный пот – я точно понял: ликвидируют! Получится у него или нет – убьют. Либо в момент экспериментов, если не сумеют добиться нужного результата. Либо потом, когда окажусь лишним…
А он, будто не видя ничего вокруг себя, говорил и говорил. Вспоминал эпидемии в Африке. Рассказывал про лихорадку Марбург и лихорадку Эбола. Бормотал про то, что в районах эпидемий у семи процентов населения обнаружены антитела к вирусу, это позволяло организмам счастливчиков справляться со смертельно опасной болезнью. Без вмешательства врачей!
Признаться, я об этом слышал впервые. Помню, по телевизору – на разных каналах – неоднократно передавали про лихорадку Эбола. Я считал, что в опасных районах умирают все… Оказывается, часть коренного населения просто не реагировала на присутствие вируса в окружающей среде. Избранные?! Кем? Почему? Спросить об этом подробнее не успел.
– Цыгане считают себя уникальным народом, – бормотал Вербинский, перескакивая мыслями с темы на тему. – Древний народ, пришедший из Индии. Женщины, которые умеют читать судьбу по линиям на ладони… Женщины, которые могут сглазить человека. Сглазить, если не понравился, был груб, неприветлив… Но если б только этим заканчивалась их уникальность!
И вновь Вербинский нервно заметался по лаборатории, засунув руки в карманы белого халата. Я словно перестал для него существовать. Он говорил не со мной. И не с собой! Я точно знаю: он обращался к кому-то другому. Тому, кто над нами. И, честное слово, как вспомню – вновь мороз по коже.
А врач нервно, горько смеялся. Уже потом, позднее, восстанавливая в памяти обрывочные реплики, сумел понять, с чем он обращался
Но Вербинский утверждал, что проверил тестами кровь ромалов. И не нашел никакой нулевой группы…
И тут я зачем-то встрял в его монолог. Брякнул: большинство людей уверены, что существуют четыре группы крови. Но это ведь неправильно, потому что есть еще положительный и отрицательный резус-фактор. В результате возможных комбинаций больше, чем четыре. Их даже не восемь…
Тут я запнулся, но видя интерес Вербинского, решил поумствовать и предположил, что все дело в некачественных приборах, в нашем избыточном материализме. Мол, кровь нулевой группы – не обязательно другой группы. Просто мы не фиксируем те параметры, которыми кровь цыган отличается от крови обычных людей. А надо ввести поправку на нематериальное. Ведь, например, ясновидение тоже невозможно объяснить с помощью законов физики, химии или математики.
Вербинский даже вскрикнул. Честное слово, в этот миг я окончательно понял: он – одержимый! Врач, больной идеей. Он вцепился мне в плечо так, что я чуть не заорал от боли.