Элиза и Беатриче. История одной дружбы

Воскресенье я провела, валяя дурака в постели. Спрашивая себя, где он сейчас, что делает, с кем. Пока мой отец старательно начищал свой бинокль в ожидании прилета соек (через три месяца), я, окопавшись у себя в комнате, слушала Adam’s Song и смотрела в потолок, а мое тело горело в огне.

Лоренцо не был вымышленным персонажем, воображаемым другом. Он был реален. Встречался с девушкой. Как раз сейчас они, возможно, гуляют вместе по главной улице – влюбленные, официально помолвленные. Или укрылись за каким-нибудь утесом. Или под одеялом, в какой-нибудь комнате. Чем они занимаются? Раздевают друг друга? Эта мысль сводила меня с ума. И все мое тело – сердце, ноги, живот – сгорало от нетерпения, от жизненной необходимости увидеть его.

Я встала, наплела отцу про несуществующую договоренность с Беатриче, села на свой «кварц» и поехала его искать.

На набережной. На покрытых водорослями песчаных пляжах. На Железном пляже. В порту. Я останавливалась на углу боковых улиц, впадавших в проспект, кишащий моими сверстниками. Шпионила за ними. Они были увлечены прогулкой, неуклюжими ухаживаниями, с промасленными пакетами с картошкой фри в руках, первыми сигаретами в неловких пальцах. А я – словно за стеной, отгорожена от всех. Я никому не принадлежала. И отчаянно желала найти его. Одного на какой-нибудь скамейке. Я клялась, что если это случится, то я найду в себе смелость сесть рядом, поцеловать его, сделать что угодно, лишь бы он не вернулся к своей Валерии. Что она с ним делала? Что умела? Какие же глупости проносились у меня в голове! Я ехала дальше, и ледяной ветер забирался под шлем и резал глаза. Завидев черный «фантом», я каждый раз оживала, возбуждалась. Остановка на заправке, несколько литров высокооктанового бензина в бак – и снова в путь, рыдая из-за человека, о котором не знала ничего, кроме того, что он читал Серени.

Домой я в тот вечер вернулась в таком напряжении, что у меня раньше времени начались месячные. Я побежала к себе за прокладками, которые прятала в ящике с бельем. Пусто: закончились. Вернулась в коридор к сумке, достала бумажник, открыла: ничего. Я все потратила на бензин. Сколько часов меня не было?

Папа выглянул из кабинета, заметил мое смятение:

– Случилось что-нибудь?

Я могла бы просто попросить его: «Дашь мне денег?» – «А зачем тебе?» – поинтересовался бы он. И я могла бы ответить как есть: «В аптеку надо, за прокладками. Мне четырнадцать, у меня уже менструации, вообще-то, я больше не маленькая девочка, которую ты не знал!»

– Ничего, – отрезала я, не глядя на него. Ушла в ванную, закрылась на ключ, нарвала ваты, завернула в бумажный платочек и кое-как пристроила в трусах.

«Мама! – взывала я, сидя на унитазе. – Здесь такой дурдом, я больше не могу».

Выйдя из ванной, я поглядела на телефон, на трубку. И не подняла ее: ведь если она не ответит, я не переживу эту ночь.

Я дотянула до утра. В понедельник я убедила себя, что письмо нашли сотрудники школы. Ну и хорошо: нет ничего более пафосного, чем послание, спрятанное в парте. Что за идиотизм, кто так вообще делает? Только тот, у кого нет больше матери, а есть скверная подруга вроде Беатриче. Бумага – хрупкий носитель, слова – средство ненадежное. С какой стати парень вроде него – гордость лицея, мальчик из элитной семьи – должен на меня клюнуть? Я вспомнила Бритни Спирс – как она изгибалась, виляла бедрами. А у меня между ног была прокладка ручной работы.

Прошла еще неделя. Беатриче перестала меня дергать и выслеживать Лоренцо на переменах. Буря миновала. Разрушительное природное явление разыгралось и умерло внутри меня, практически в воображении.

Первого декабря я задержалась до половины второго, заканчивая сочинение. Педантично перечитала его дважды. Потом вручила синьоре Марки, которая любезно задержалась ради меня.

– Сколько же ты пишешь, Черрути. Я знаю, кем ты хочешь стать, когда вырастешь.

Она знала, я нет. Я вышла из школы последней. На парковке остался только мой «кварц». Доставая из кармана ключ, я издалека увидела на сиденье что-то белое.

Я замедлила шаг. Ноги будто превратились в мешки с песком. Сердце, с которым я ничего не могла поделать, гулко, точно в пустом ящике, застучало в грудной клетке.

Я надеялась. И не осмеливалась надеяться.

Я желала этого всем своим существом. И страшилась.

Конверт. Запечатанный.

С затуманенными адреналином глазами, с пережатым дыханием, я открыла его дрожащими руками. Внутри была записка.