Элиза и ее монстры

25/12/16, 23:21

Кому: Элиза Мерк ‹mirkerlurker@gmail.com›

От кого: Уоллис Уорлэнд ‹wallacewarland@gmail.com›

Тема: Ты нашла меня в созвездии

Я знаю, это странно, что я пишу тебе. Знаю, что мы оба сидим за компьютерами и ты читаешь это, а я варюсь в собственном чувстве стыда, жалея, что нельзя удалить отправленное письмо. Но я не могу отдать тебе его в руки, потому что тогда ты прочитала бы его у меня на глазах. Я не могу написать письмо от руки, потому что нам будет по пятьдесят лет, когда я закончу его, а мне это не подходит.

Обычно, когда я пишу что-то, я представляю, какими будут мои первые слова. Но я не знаю, как начать это письмо. Я должен сказать тебе так много, но мне не хочется пугать тебя. Я не могу объяснить тебе, до какой степени мне этого не хочется и как я боюсь того, что сделаю это.

Потому давай начнем так: Я никогда не жил в Иллинойсе, а всегда обретался здесь, в Уэстклиффе. Ходил в одну с Коулом школу на другом конце города. Прости, что я соврал тебе. Не то чтобы мне не хотелось, чтобы ты знала правду, но если бы я сказал тебе, откуда я, то ты догадалась бы и об остальном – о том, что я сейчас тебе расскажу, а я не был уверен, хочу ли я, чтобы ты это знала.

Не так давно ты сказала, что я выгляжу как футболист. И я ответил, что играл в футбол в детстве. Но это лишь полуправда; я действительно играл, когда был маленьким, но продолжал играть до середины десятого класса. И у меня это довольно хорошо получалось. Попал в сборную школы. У меня до сих пор где-то лежит письмо об этом. Мои товарищи по команде называли меня Уоллис-Убийца, потому что я громил соперников.

Нет, прости, это тоже вранье. Они называли меня так, потому что это была примитивная аллитерация, игра с моей фамилией, и к тому же такое прозвище звучало более устрашающе, чем просто Уоллис. А еще потому, что я ГРОМИЛ СОПЕРНИКОВ.

Прости. Сегодня я далеко не в лучшей форме.

Я любил играть в футбол, любил драться, работать в команде и общаться с друзьями. Любил побеждать. Мне нравилось, что мой папа гордится мной. Не Тим, а папа, мой биологический отец. Он любил футбол. Он был крупным парнем, обожал барбекю, фейерверки на Четвертое июля, любил бросать своих детей в плавательные бассейны. Его смех был слышен за милю. В общем, он был настоящим американцем. Он не был религиозен, но каждое утро за завтраком читал «Уэстклиффскую звезду» так, словно прямиком отправится в ад, если досконально не изучит ее.

Еще немного сведений о моем отце: он не окончил колледж. У его семьи не было денег. На работе он сидел в офисе и пытался продавать товары по телефону. Длинные рабочие дни, маленькая зарплата. Он уже был женат на моей маме – не на Ви – и она была беременна мной. Я не знаю: они поженились потому, что мама забеременела, или же беременность наступила после свадьбы. Думаю, это не важно. Папа не любил рассказывать о том времени, и мне мало что о нем известно. Мама оставила его еще до того, как мне исполнился год. Я ее не помню, и ее уход никогда не огорчал меня, но мой отец иногда горевал по ней.

Год или два спустя он встретил Ви, у них родилась Люси, и все было хорошо. Это благодаря папе Люси так любит спорт. Он всегда хотел, чтобы мы бросали вызов сами себе. Если нам что-то казалось слишком уж трудным, мы начинали стараться сильнее. Потому Люси перескочила через один учебный год. Папа тоже не давал себе поблажки – приходя с работы домой, он становился более громким, полным энергии. Любил помогать нам со школьными проектами и практическими заданиями. Всегда ставил себя в центр происходящего.

Бывали у нас и темные моменты. Он старался, чтобы мы не знали об этом, но несколько раз, зайдя на кухню ночью, я видел что он сидит, склонившись над столом и обхватив голову руками. Если днем он думал, что один дома, то стоял у входной двери и смотрел вдаль, словно улица была для него недостижимой землей обетованной. Когда мы жарили что-то на гриле, он готовил для всех, а сам ничего не ел. Когда мы с ним бывали одни, он ругал свою работу и запрещал мне делать что-либо, от чего я становлюсь несчастным, даже если это будет означать, что придется обходиться без еды, одежды и крыши над головой.

Ты заметила это в отношении своих родителей? Тот момент, когда они становятся самыми обычными людьми? Думаю, да. Это происходит неожиданно, правда? В один день они самые что ни на есть родители, а в другой изрекают нечто расистское, получают травму, которая долго не заживает, или же совершают ошибку за рулем, декорации рушатся, и они становятся простыми смертными, как и все мы. А если пелена с глаз спала, ее уже не вернуть на место.

Этот мрак делал его простым смертным. Я заметил его в отце задолго до его смерти, но отказывался понимать что-либо. Я не должен был вести себя так. Я должен был рассказать обо всем Ви, должен был посоветоваться с доктором, да хоть с кем-нибудь. Как-то раз, когда я учился в десятом классе, мы ехали с ним домой из Теннесси, где провели зимние каникулы с семьей Ви. Мы были с ним одни; Ви и Люси должны были вернуться на следующий день. Папа был в плохом расположении духа. Он получил небольшой отпуск, совсем небольшой. И он требовал, чтобы я поклялся, что никогда не буду работать, как он. Никогда прежде я не видел его таким взвинченным. Я сказал, что считаю, лучше по крайней мере на первых порах иметь работу, которая достойно оплачивается. В этом нет ничего страшного, раз я не буду заниматься ею всю свою жизнь. Это еще больше разозлило его. Теперь я понимаю, что он был не в себе. Когда его крики стали бессвязными и он остановил машину и сказал, чтобы я выметался из нее, я подумал, он так шутит. Стоял конец декабря, было очень холодно, а до дома оставалось еще несколько миль. Он вышвырнул меня из машины сразу перед Уэллхаусским поворотом и поехал дальше.

За секунду до того, как он нажал на педаль газа, мой желудок ухнул вниз. В буквальном смысле. Словно его у меня больше не было. Иногда дурное предчувствие оказывается тяжелее реального происшествия, потому что ты знаешь: сейчас произойдет нечто ужасное, но не можешь предотвратить это. Он ехал по Уэллхаусскому повороту слишком быстро, это было бы опасно, даже если бы на дороге не было льда.

«Уэстклиффская звезда» любит сваливать в одну кучу смерть моего отца и другие тамошние трагические случаи. Автобус с оркестром. Пьяные подростки. Женщина с детьми. Они решили, что он потерял управление на скользкой дороге, но я стоял там и видел, что машина неслась прямо как стрела до того самого момента, пока не исчезла за краем обрыва. Я побежал по мосту за ним, поскользнулся, упал, разбил лицо, сломал нос. Вскочил и снова побежал. По склону Уэллхаусского поворота нет нормального спуска, и я не помню, как я пытался спуститься, но знаю, что не успев добежать до самого низа, сломал ногу. Бывает, ты не чувствуешь боли из-за адреналина, шока и страха. Машина стояла на дне пропасти на всех колесах. И только когда я подбежал к ней с другой стороны, то увидел разбитый всмятку капот и отца, вываливающегося через разбитое ветровое стекло.

Он умер, как только машина ударилась о землю. Если ты несешься с Уэллхаусского поворота с такой скоростью, шансов у тебя никаких. Я не помню, как звонил в «Скорую», но помню, что когда отнял телефон от лица, он был весь в крови. Я не помню, как пытался вытащить папу из машины через отверстие для ветрового стекла, но помню, как сидел на снегу рядом с носом машины, глядя в его пустые глаза, а он лежал на сбившемся в гармошку капоте. Не помню, как приехали врачи и стали спрашивать, был ли я с ним в машине, и я, наверно, сказал, что был, потому что так об этом написали в газете.

«Звезда» же как пишет? Упоминает «мужчину и его сына» в числе всех, кто свалился с обрыва. После того я читал «Звезду» только раз, через два дня, и больше никогда.

Мой отец не терял управления на льду. Он не был пьян и не заснул за рулем. Они спросили меня, как это произошло, и я ответил, что не помню. Я до сих пор говорю это. Я ничего не сказал даже Ви, но, думаю, она сама догадалась. Мой папа больше не хотел быть здесь. Он устал от своей работы, постоянной нехватки денег, того, что на него кричали незнакомые люди. Он был несчастлив. Жестоко несчастлив.

Я не специально перестал разговаривать. Просто так уж получилось. Год назад я не мог разговаривать ни с кем ни о чем. Мне бы хотелось сказать, что я пытался делать это, но у меня не получалось, но я не пытался. Такие попытки казались мне ужасающими.

Но я по-прежнему мог писать. Еще до того случая на Уэллхаусском повороте я увлекся «Морем чудовищ», но я никому не рассказывал об этом, потому что мои друзья не поняли бы меня. После Уэллхаусского поворота я не мог ничего делать из-за сломанной ноги и в результате начал писать фанфики. Я люблю футбол, но когда я пишу, я счастлив так, как никогда не бывал счастлив, играя в него. Мы уже говорили об этом. О той отдушине, которая впускает в твою жизнь свет.

Я провел в своей прежней школе еще полтора года как Парень, Выживший на Уэллхаусском Повороте и с Тех Пор Всегда Молчащий. Когда нога зажила, я не стал возвращаться в футбол, и это привело к тому, что многие мои друзья отдалились от меня. Я думал о том, чтобы поехать к Уэллхаусскому повороту, думал, что, может, если я окажусь там, мне станет чуть легче, но каждый раз я проезжал мимо не в силах остановить машину. У меня не получилось.

Жизнь стала налаживаться. Ви вышла замуж за Тима. Я начал работать с Брен и собаками. Сидел в Интернете и писал. Заставлял себя разговаривать дома, и с Коулом, и с Меган, и с другими людьми, когда мы тусовались в «У Мерфи», хотя я до сих пор не способен на это, когда вокруг много народу. Я начал учебный год в моей прежней школе, но к тому времени успел превратиться в персонажа местного шоу уродов, и потому Ви и Тим позволили мне перевестись в Уэстклифф-Хай, где мое имя может быть известно только игрокам в футбол. Единственный человек из моей старой школы, любящий «Море чудовищ», – это Коул, а он немного козел и не будет общаться с тобой на людях, если обстановка для него не самая комфортная. Так что мы тусовались с ним только в «У Мерфи». А потом я встретил тебя. У тебя был блокнот с множеством рисунков к «Морю чудовищ», и ты реально заступилась за меня. Большинство людей не делают этого: с какой стати кому-то заступаться за двухсотфунтового парня, разве он нуждается в этом? Сначала я думал, что ты ненавидишь меня. Или по крайней мере считаешь идиотом. Большинство людей считает так, ведь я не разговариваю, а пишу медленно.

Но ты ответила мне. И ты любишь творить. И понимаешь, что я имею в виду, когда говорю, что не хочу всю свою жизнь делать то, что ненавижу. Если ты знаешь, какое у тебя призвание, знаешь, что любишь, то почему не заниматься этим? Нужно найти способ осуществить свою мечту, уметь зарабатывать, занимаясь любимым делом. Мой отец ненавидел свою работу и потому, думаю, ненавидел себя. Я не хочу себя ненавидеть. Я не хочу, чтобы ты ненавидела себя.

Я знаю, мы оба не слишком адаптированные к социальной жизни люди. Я пишу тебе письмо, потому что умру от волнения, если попытаюсь сказать все лично, в реальном времени, даже если между нами будет экран. Я почти падаю в обморок даже сейчас, а мы с тобой в разных местах, и я не обязан посылать все это, если не захочу. Нужно заканчивать, прежде чем я окончательно себя доведу.

Мне нравится быть с тобой. Нравится чувство, будто со мной все в порядке. Нравится думать по ночам о чем-то еще кроме Уэллхаусского поворота. Знаю, я должен обратиться к кому-то по поводу проблемы с речью, но мне и так хорошо. Я счастлив.

Надеюсь, ты тоже счастлива.

Уоллис