Элизабет Костелло

Итак, если не касаться этической стороны заточения в клетки больших по размеру животных, мы можем сказать, что Хьюз инстинктивно нащупывает свой путь к совершенно иному пониманию сути существования. Этот опыт понимания не совсем чужд и нам с вами, поскольку переживаемое людьми перед клеткой сродни тому, что испытывает на бессознательном уровне спящий. В этих стихотворениях мы узнаём ягуара не по внешним его признакам, а через то, как он двигается. То есть его тело представлено через его движения, через жизненные силы, заключенные в его теле. Оба стихотворения призывают нас представить себя двигающимися в ритме животного, телесно отождествить себя с ним.

Я хочу особо подчеркнуть, что в стихотворении Хьюза речь не о том, чтобы осознать себя ягуаром, а именно о том, чтобы ощутить себя в его телесной оболочке. Сегодня я как раз намерена говорить о поэтической композиции, целью которой не является стремление воплотить свою идею посредством описания животного; это стихотворение не о животных, а повествование о связях с ним человека.

Особенность подобных поэтических опусов состоит в том, что независимо от прочности и глубины этих связей объекту изображения они глубоко безразличны. В этом их главное отличие от любовных стихотворений, цель которых — растрогать предмет страсти.

Дело не в том, что животному все равно, что мы о нем думаем. Дело в другом: облекая поток наших чувств в словесную форму, мы не оставляем животному шансов на понимание. Потому стихотворение о животном нельзя считать подношением ему, в отличие от любовного стихотворения, обращенного к предмету страсти. Последнее существует в системе человеческих отношений, куда животным путь заказан. Вы удовлетворены моим ответом?»

Кто-то тянет руку. Это молодой человек в очках. Он заявляет, что не очень хорошо знаком с поэзией Теда Хьюза, но недавно слышал, что тот где-то в Англии завел овечью ферму. Спрашивается, он выращивает овец, видя в них предмет поэтического вдохновения (веселый шумок в зале), или же он, как всамделишный фермер, выращивает их на мясо?

— Как увязать ваше отношение к Хьюзу с вашим вчерашним высказыванием по поводу того, что вы против уничтожения животных ради пищи?

— Мне не довелось встречаться с Хьюзом, и я не знаю, чем он занят у себя на ферме. Позвольте мне построить свой ответ в несколько иной плоскости. У меня нет причин полагать, что Хьюз считает свое пристальное внимание к животным чем-то уникальным. Напротив, я почти уверена, что он убежден в другом, а именно в том, что, относясь к животным подобным образом, он возрождает чувство почтения, с которым относились к ним нагни предки и которое мы утратили, — правда, он рассматривает эту утрату скорее в эволюционном, чем в историческом аспекте. Я бы сказала, что с его точки зрения от относится к животным так нее, как охотники эпохи палеолита. Это ставит Хьюза в один ряд с писателями и поэтами, которые воспевают первозданное и осуждают Запад за его склонность к абстракциям. В этом ряду такие как Блейк и Лоуренс, а в Америке — Гэри Снайдер и Робинсон Джефферс. Сюда же можно отнести и Хемингуэя того периода, когда он писал об охоте и бое быков.

Бой быков, пожалуй, предоставляет нам важный ключ. Что здесь главное? Да, ты убиваешь, но преврати убийство в соревнование с животным; преврати его в обряд и воздай должное сопернику за его силу и мужество. После этого можешь употребить его в пишу, дабы сила и храбрость его перешли к тебе. Взгляни ему прямо в глаза, перед тем как убить, и затем возблагодари его. Сложи песнь в его честь.

Мы можем считать подобный подход примитивистским. Его легко критиковать, над ним легко издеваться. Это подход мужественного человека, чисто мужской взгляд на вещи. Его применение в области политики не вызывает доверия. И тем не менее в этическом плане в нем есть нечто привлекательное.

С другой стороны, этот принцип абсолютно неприменим в широком масштабе. Невозможно накормить четыре биллиона людей с помощью матадоров или охотников на оленей, вооруженных луками и стрелами. Нас стало слишком много. У нас нет времени воздавать должное всем животным, которых мы употребляем в пищу. Нам требуются фабрики смерти, нам требуются фабрики воспроизводства животных. Чикаго указал, что следует делать. Это чикагские бойни обучили нацистов обрабатывать трупы.

Однако давайте вернемся к Хьюзу. Вы можете сказать, что, несмотря на все эти побрякушки, Хьюз просто мясник. И тогда как случилось, что я оказалась с ним в одном лагере? На это я отвечу: мастера слова учат нас тому, о чем они сами и не догадываются. Телесно отожествив себя с ягуаром, Хьюз продемонстрировал, что каждый из нас способен сделать это при помощи поэтической инвенции — процесса, который позволяет испытывать не испытанное никогда, процесса, который не поддается рациональному объяснению. Во время чтения стихотворения о ягуаре и потом, припоминая его на досуге, на какой-то момент ощущаешь, что ты — это он.