Елизавета Алексеевна: Тихая императрица

Императрица Елизавета Алексеевна тогда же нас, юных, пленила непринуждённой своей приветливостью ко всем. Она как-то успела и умела каждому из профессоров сказать приятное слово».

Умела и успевала всем сделать приятное, да ещё на хорошем русском языке, словно исправляя оплошность Марии Фёдоровны, так и не научившейся разговаривать с народом на родном ему языке, хотя, можно сказать, правила им почти сорок лет...

Именно её, Елизавету Алексеевну, тайно боготворил многие годы Пушкин, именно ей, отмеченной уже первой встречей с лицеистами, посвящали свои первые, неуклюжие ещё литературные опыты талантливые поэты-лицеисты, именно к ней потянулись талантливые русские литераторы и под её эгидой, под её покровительством создалось потом «Общество любителей российской словесности»...

Она не собирала их нарочно, не призывала к себе, но в ней находили они тонкого ценителя всего прекрасного, ощущали возвышенный настрой её чувств и мыслей и группировались вокруг неё.

Не было на российском троне более проницательного знатока русской литературы, всей литературы Европы, чем Елизавета. Она хорошо знала Шатобриана, Вальтера Скотта, зачитывалась произведениями мадам де Сталь и Ранкло, всеми новинками французской, немецкой и английской литературы того времени.

И кто знает, может быть, это она пробудила ростки той литературы, которой прославилась Россия в девятнадцатом веке, и ей обязаны мы живым, народным и красивым русским языком...

Но она как-то не придавала слишком большого значения своему увлечению русским языком — считала это скорее обязанностью, долгом и никакой заслуги в этом не видела. Кто-то же должен был поддержать литературу России, кто-то должен был пробудить интерес к её многострадальной истории.

И несмотря на то что Карамзин вроде бы едва не предал Елизавету, откачнувшись к салону Марии Фёдоровны и Екатерины Павловны, она продолжала посещать его квартиру и с живейшим любопытством помогала ему в его исторических изысканиях.

Карамзину предоставлялись все условия для работы: приносились старые летописи, необходимые документы и материалы, изыскивалось всё необходимое, чтобы известный литератор простым, ясным русским языком написал свою знаменитую «Историю государства Российского», над которой трудился двадцать лет...

Но в конце осени двенадцатого года стало не до научных изысканий, не до старательных литературных изысков.

Началась война с Наполеоном...

Александр отъезжал к армии, он хотел сам руководить всеми военными действиями, хотя Елизавета знала, что полководческими талантами её муж не блещет. Но что она могла сказать ему: не езди, не губи армию, не губи Россию? Самолюбивый и теперь уже влюблённый в себя, он бы не только не послушал её, но проникся бы к ней подозрительностью и враждебностью.

Но кое-кто отдавал должное политическим талантам Елизаветы Алексеевны. Лишь через много лет узнала она о письме, которое написал Александру накануне его отбытия в армию его многолетний друг, учёный и философ Паррот.

И строки этого письма зародили-таки в Александре неприязнь и подозрительность даже по отношению к жене, которая, он всегда это знал, никогда не предала бы его, несмотря ни на что...

«В случае войны с Францией, — писал Паррот своему царственному другу, — Вы должны обратить свой взор и на внутреннюю ситуацию, причём взгляд этот должен быть очень глубоким. Заглядывая вперёд, Вы обеспечиваете тылы. Наполеон, если развяжет войну, будет вести её решительно, до победного конца. Ему нужно реабилитировать себя за войну с Испанией, не принёсшую ему военной славы. Он постарается ослабить Вас, будоража Россию, получив, как обычно, выгоду для себя. Чтобы там, наверху, Вам быть спокойным, необходима мера, которая, с одной стороны, укрепила бы единство Ваших провинций и придала бы энергии правительству на время Вашего отсутствия, а с другой — доказала бы Наполеону, что даже в том случае, если ему удастся поссорить вас с вашими подданными, никакой выгоды он из этого не извлечёт.