Елизавета I

Осенью 1583 года был раскрыт католический заговор, имевший целью освобождение Марии Стюарт. С ним, как выяснилось, был тесно связан испанский посол Мендоса, которого немедленно выдворили из страны. Как раз когда заговорщиков схватили и под пытками заставили заговорить, Елизавета вместе с французским послом Мовисьером ехала под усиленной охраной из Хэмптон-Корта в Лондон. Королева с волнением рассказывала спутнику, что иезуиты подбираются к ней все ближе.

«По дороге, — вспоминал впоследствии Мовисьер, — нам встречалось множество людей; падая на колени, они молились за королеву и насылали проклятия на головы тех, кто желает ей зла».

Елизавета, как обычно, останавливалась, рассыпаясь в благодарностях за добрые пожелания, которые заставляли ее забыть об иезуитах. «Вот видите, — в какой-то момент заметила она, обращаясь к послу, — народ меня любит».

Народные молитвы отзывались эхом и в парламенте. Непосредственно перед рождественскими каникулами 1584 года Елизавета обратилась с благодарственной речью к членам палаты общин, после чего слово взял Хэттон. У меня с собой, сказал он, моление, написанное «одним праведным человеком». Это моление «во имя спасения королевы», и автор просил зачитать его вслух. При этих словах присутствующие опустились на колени и начали вслед за Хэттоном повторять строки моления, так, будто это было святое писание или Молитвенник.

Иные действия, направленные на то, чтобы подавить в зародыше любое злоумышление против королевы, носили более решительный характер. Летом 1584 года королевский Совет принял постановление, обязывающее подписавших его преследовать и предавать смерти любого, чьим именем действует убийца. Называлось оно «Соглашением о совместных действиях». А поскольку любое покушение на жизнь королевы (за вычетом действий безумцев) так или иначе было связано с Марией Стюарт, «Соглашение», по сути, представляло собою направленный против нее контрудар, и по мере того, как количество подписей увеличивалось (а оно быстро достигло нескольких тысяч), оппозиция Марии принимала все более отчетливые и массовые формы.

Что нетрудно понять, ибо в это десятилетие страха самая сильная угроза исходила от Марии, находящейся в заточении. Переживет ли ее Елизавета? Она девятью годами старше, и, если вдобавок учесть, что жизнь ее подвергается постоянной опасности, не исключено, что в один прекрасный день на английский трон взойдет Мария — даже в том случае, если заговорщикам, которых она столь явно поощряет, не удастся осуществить свои замыслы и посадить ее на трон силой.

Давно уж миновали те дни, когда обе королевы соперничали красотой. Если забыть о тщеславии, если стереть грим и снять парики, то это были старухи. Кожа одрябла, живость исчезла, черты заострились. Мария, хоть и была моложе, выглядела на десять лет старше соперницы. Голова у нее стала совершенно белой, кости ломило. Письма ее к Елизавете не отличались особым доброжелательством, и в то же время, памятуя о характере корреспондентки, многого она себе не позволяла. Мария, как, впрочем, и Елизавета, всегда полагала необходимым демонстрировать добрую волю и готовность к согласию. У нее в запасе каждый раз была масса предложений. Почему бы ей, например, не стать соправительницей (вместе со своим сыном

Яковом) Шотландии? Елизавета от подобного предложения не отмахнулась, послала людей в Шотландию, чтобы выяснить ситуацию на месте, и пришла к выводу, что замысел этот практически неосуществим. Не говоря уже о риске, с которым сопряжено освобождение Марии, местная знать вовсе не жаждет возвращения обесчещенной, свергнутой королевы, да и Яков отнюдь не выказывает сыновних чувств.

Тем не менее переписка продолжалась. Вместе с письмами Мария посылала Елизавете парики, манжеты и капоры, вышитые ею, — нечто вроде напоминания о тоскливой жизни, что приходится ей влачить. Сырость и сквозняки, гуляющие по здешнему жилищу, писала она Елизавете, подвергают ее жизнь опасности, однако же она надеется, что сама Елизавета пребывает в добром здравии. Но в то же время Мария с жадностью перечитывала послания от католиков из Франции и Испании, послания, в которых говорилось о планах ее освобождения. В ответных письмах она всячески эти планы поощряла.

Елизавета, со своей стороны, дарила ей те же парики, пояса из шелка и тафты, а чтобы поправить здоровье, послала личного врача. Подписывала Елизавета свои послания, скрепленные королевской печатью, так: «Ваша добрая сестра и кузина». Ну а в зале заседаний Совета королева постоянно сетовала, что не знает, как быть со своей родственницей-интриганкой; ясно одно — выпускать ее на свободу нельзя ни в коем случае. «Ей давно следовало бы отрубить голову», — бросила она как-то в разговоре с одним итальянцем. И действительно, с ходом времени казнь королевы Шотландии казалась ей все более неизбежной.