Елизавета I

   — Перестаньте говорить загадками. — Она отняла у него руку, и он выпрямился. — Какую тайну вы раскрыли? Какой бы тяжёлой ни была ваша рана, Симьер, я желаю слышать ответ, причём короткий. Говорите!

В этот момент она не казалась ему красивой: лицо было белым как мел, а из-под тяжёлых век сверкали чёрные глаза.

   — Он яростнее всех возражает против вашего брака... не только с моим господином, но и со всеми, кто сватался к вам все эти годы... и всё же он, возможно, был бы вправе мешать вам в этом, если бы сам не был женат!

Елизавета вздрогнула, как будто он её ударил. Её бледное лицо внезапно стало красным, а потом снова мертвенно-бледным.

   — Вдовствующая леди Эссекс.

   — Вы уверены... можете ли вы это доказать?

   — Запись об их венчании есть в уонстедской приходской книге. Свидетелем был её отец.

Елизавета отвернулась от него и подошла к окну. Некоторое время она стояла неподвижно, забыв о Симьере. Для неё сейчас не существовало никого и ничего, кроме Роберта и его чудовищного обмана — его непростительного предательства. Она вытащила его из безвестности, позволила ему целовать и ласкать себя — внезапно она испугалась, как бы от воспоминаний об их прежних встречах наедине её не стошнило, — она наградила его деньгами, блестящим титулом и местом в своём правительстве. Она простила ему предательство и неверность, потому что верила его непрестанным заверениям в том, что он её любит. Она смеялась над его ревностью и одновременно подстёгивала её, а оказывается, всё это было лишь притворством. Он её дурачил, он ей лгал, он выставил её на посмешище перед всеми, кто знал правду, а если её смог выведать даже Симьер, то, должно быть, в неведении оставалась одна она. Он женился на своей любовнице. Она могла бы извинить похоть, по никогда, никогда — любовь, которую он должен был питать к той, другой женщине до такой степени, чтобы жениться на ней и навсегда оставить Елизавету. Из окна ей была видна крыша старой башни — роскошной постройки из серого кирпича, которую построил её отец; теперь в ней помещалась кордегардия. То была башня Мирафлоре, плод нелепой расточительности безумно влюблённого мужчины, построившего её для любимой женщины. В этой башне когда-то жила её мать, Анна Болейн. Впервые в жизни Елизавета ощутила то, что, видимо, должен был чувствовать её отец, когда он приказал казнить изменившую ему жену. Мирафлоре. Голый и пустой символ притворной любви. Изумлённый Симьер услышал, как королева засмеялась — злобный, истерический смех. Она подошла к двери и рывком распахнула её. Снаружи стояли на часах два стражника.

Её голос загремел так, что его услышали не только они, но и все, кто находился в коридорах дворца:

   — Арестуйте графа Лестера! Поместите его в башню Мирафлоре и скажите ему, что со следующим приливом он отправится в Тауэр!

Когда она вернулась в комнату, Симьер встал, и она при его виде нахмурилась, будто увидела незнакомого человека.

   — Вам будет лучше поселиться здесь, во дворце, — отрывисто бросила она ему. — Я пришлю своего врача осмотреть вашу рану.

Прежде чем он успел ответить, Елизавета прошла мимо него и запёрлась в спальне.

Она лежала в постели больная, и никто не мог к ней приблизиться. Напуганные фрейлины прислуживали ей молча; она запустила стаканом пунша в хранительницу своих одежд, когда та предложила позвать врачей, и поклялась: если кто-нибудь из них впустит к ней лорда Бэрли, Уолсингема или кого бы то ни было, их ждёт Тауэр. Она не переставая сыпала непристойными ругательствами, которых постеснялся бы и мужчина, а затем падала на подушки и заливалась истерическими слезами. Она заявила своей челяди, а заодно и всем, кто находился в ближайших двух комнатах и слышал это, что отрубит Лестеру голову и пошлёт его жене как свадебный подарок. Лестер сидел под охраной в Мирафлоре; его одежда была уложена, и барка, которая должна была отвезти его вверх по Темзе, ждала утреннего прилива; коменданту лондонского Тауэра была отправлена депеша — ждать его и впустить через Калитку Изменников.

Государственный совет собрался без королевы, и было решено: единственный, кто может набраться смелости и приблизиться к ней, невзирая на запрет, — это Сассекс. Бэрли не было смысла пытаться смирить её гнев; Уолсингем бы только ещё больше разъярил её; её кузен Хандсон сомневался, станет ли она его слушать. Советники вспомнили, как много лет назад они послали к ней Сассекса, чтобы попытаться уничтожить Лесдера; может быть, она вспомнит это, когда он придёт снова, чтобы его спасти.

Сассекс был стар, облечён доверием королевы и многими привилегиями; всем было известно, с каким мужеством говорит он правду.

В два часа ночи граф Сассекс растолкал охранявших королеву придворных дам и подошёл к её кровати.

   — Какого чёрта вы здесь делаете? Кто посмел вас впустить?

Перед тем как ответить, Сассекс преклонил колени:

   — Примите меня наедине, госпожа. Окажите мне эту милость — единственную за столько лет моей службы и любви к вам. Никто меня не впустил — я пробился сюда сам. Сначала выслушайте меня, а потом накажите, если пожелаете.