Елизавета I

28 ноября по узким кривым улочкам английской столицы медленно двигалась пышная процессия. Она начала движение у Криплгейта, где одетая в амазонку из пурпурного бархата королева оставила свою алую с золотом колесницу и села на великолепного белого коня. Подобрать чистопородного коня такой масти стоило немалых трудов; на нём было алое седло, уздечка украшена чеканным золотом и самоцветами, стоившими сотни фунтов. Коня с поклоном вывел вперёд новоназначенный конюший королевы. Он был одет в красное с серебром, на рукоятке шпаги и камзоле сверкали рубины. Это был вульгарный, кричащий костюм; так одеваться мог только Роберт Дадли. Только Дадли мог потратить столько денег на лошадиную сбрую и уговорить Елизавету оставить неуклюжую колесницу у Криплгейта и въехать в Лондон верхом, заявив ей, что она слишком хорошая наездница для того, чтобы прятаться в носилках. Советники королевы возражали против этого новшества, которое пришлось им не по вкусу — как, впрочем, и сам Дадли: получив свою новую должность, он повсюду лез с советами и вмешивался не в свои дела.

Королева, однако, была к нему весьма щедра; должность приносила ему значительный доход и вынуждала всё время быть рядом с Елизаветой. Она при всех поблагодарила его за блестящую идею, отмела все возражения и поручила организацию своего въезда в столицу Роберту Дадли.

Он подал ей руку, чтобы помочь сесть на коня, и она ему улыбнулась. Затем королева подала знак, и процессия тронулась.

Лорд-мэр Лондона, правитель столицы, которая представляла собой не только важный центр английской торговли, но и независимое государство в государстве, ехал во главе процессии вместе с рыцарем ордена Подвязки, главой королевских герольдов, который держал в руке сверкающий золотой скипетр. За ним следовали наёмные стражники в мундирах из красной парчи с золочёными топориками в руках, а следом выступали королевские герольды; на груди и спине их красных, обшитых серебряным позументом кафтанов был вышит золотом вензель новой королевы — Е. R.

Граф Пемброкский шёл пешком и нёс церемониальный меч королевы в ножнах, сплошь усыпанных жемчужинами. Между ним и медленно выступающим конём королевы оставался промежуток. Дадли наблюдал за ней сзади; её узкая фигура по-прежнему была прямой и стройной. В последние дни, проведённые в Хэтфилде, он видел её весёлой и спокойной; она отвела ему роль забавного компаньона для часов досуга, и хотя Дадли был гостем её ужинов для узкого круга и играл с ней в карты по вечерам, ему не было известно ничего о той Елизавете, которая проводила целые часы, запёршись с советниками. Он уже понял, что у неё два лица, и то из них, которое видят он и ему подобные титулованные шуты, забавлявшие королеву своей лестью, нисколько не похоже на тот образ, который она являет за закрытыми дверями Сесилу. Дадли внимательно следил за тем, как она поворачивается в седле, чтобы взмахом руки приветствовать толпу, сквозь которую продиралась процессия. А что это была за толпа! Ему ещё не приходилось видеть, чтобы улицы Лондона были так забиты народом и так обильно разукрашены. Гобелены, драпировки, яркие флаги свисали из всех окон и были натянуты поперёк узких улочек между покосившимися домами. Сточные канавы, обычно забитые помоями и зловоннейшими отбросами, были вычищены, и всё же смрад стоял такой, что Елизавета, как с улыбкой заметил Дадли, время от времени подносила к ноздрям коробочку с благовониями, которая висела у неё на поясе.

На каждом углу играли музыканты, их мелодии смешивались с приветственными криками толпы, которые становились всё громче. Процессии часто приходилось останавливаться, чтобы королева могла принять цветы или подарки и выслушать длинные приветственные речи; несколько раз она задерживалась, чтобы поговорить с простыми лондонцами, которые преграждали путь её коню. Чем дальше углублялась процессия внутрь Лондона, тем отчётливее слышались приветственные пушечные залпы, а когда всадники повернули за угол и выехали на Марк-Лейн, Елизавета подняла руку, и процессия остановилась. Впереди вздымались серые стены и башни Тауэра, который стоял посреди неподвижных вод глубокого рва подобно огромному драгоценному камню в сверкающей оправе. Подъёмный мост крепости был опущен; Елизавете был виден комендант Тауэра, который стоял вместе с йоменами-охранниками в алых кафтанах с кирасами; в тени массивных копий внизу решётки ворот они казались яркими цветными пятнами. Никогда ещё Тауэр не выглядел таким величественным и отчуждённым; было странно, что место ужаса и пыток так красиво, — впрочем, это была не только темница, но и дворец. Но Елизавета считала его темницей, и ею Тауэр для неё останется навсегда.